Семейная сцена в воздухе
Однажды в самолете я был свидетелем самой короткой и самой забавной из всех семейных стычек, каше мне когда-либо приходилось наблюдать. Я летел с хозяином самолета и его женой.
Мы прошли над. Мохавской пустыней, пересекли горы по западному краю пустыни и полетели над долиной. Я знал, что в этой долине, на тринадцать тысяч футов ниже нас, лежит Лос-Анджелос. Под нами над долиной и океаном простирался туман. Я не видел ничего, кроме его больших волнистых складок и краснобурых гор позади.
Я спустился по спирали вниз и пробрался сквозь просвет в тумане ближе к подножью гор. Оказалось, что туман гуще, чем я думал, и что он лежит ниже, чем я надеялся. Я заметил железную дорогу и попытался по ней найти аэропорт.
Хозяин самолета, сидевший справа, помогал мне, держа передо мной карту. Его жена сидела сзади меня, она ерзала как на иголках, и напряженно вглядывалась через окно в густой туман.
Вскоре она тронула меня за плечо и сказала:
— А не летим ли мы чересчур низко?
Я повернул голову в полоборота и крикнул:
— Да, очень низко…
Мне хотелось прибавить «дура», но я не решился.
— А это не опасно? — хныкала она.
— Все в порядке, — крикнул я. — Я уже бывал в таких переделках. Справлюсь, не беспокойтесь.
Но она вскоре снова тронула меня за плечо.
— Где мы?
— Не могу вам точно сказать, — крикнул я. — Но мы уже над железной дорогой и через несколько минут будем в аэропорте.
Как раз в этот момент мы пролетели над одним из предместьев города. Железная дорога под нами разветвлялась в трех направлениях. Я бросил быстрый взгляд на карту, чтобы выяснить, которому из трех путей я должен следовать. Она, заметила мое резкое движение, должно быть, мой озабоченный вид — и снова тронула меня за плечо.
— А уверены ли вы, что мы летим правильно?
Я хотел было обернуться к ней и объяснить, что и для чего я делаю. Но как раз в эту минуту управление самолетом требовало всего моего внимания. Я бросил просительный взгляд на ее мужа, крепко сжал челюсти и стал следить за ориентирами. Мы были близко к аэропорту, и я не хотел пропустить его.
И тогда я услышал, как супруг выкрикнул фразу, в которой забавнейшим образом смешались и приказание и мольба:
— Эй, женушка, — крикнул он, — заткни-ка, душенька, свой проклятый ротик.
Это было за год до того, как Линдберг сделался знаменитостью.
Прошел год, как мы вместе окончили летную школу. С тех пор мы виделись только два раза. Я летел по вольной трассе на военном самолете в Сент-Луи, сел в Чикаго и наткнулся здесь на Линдберга. Он как раз поднимался, чтобы отвезти почту тоже в Сент-Луи. Мы решили лететь вместе, строем.
Уже темнело, когда мы увидели, реку у Сент-Луи. Линдберг покачал самолет. Он хотел привлечь мое внимание. Я подвел свой самолет как можно ближе к его машине и увидел, что он высунулся из кабины. Посмотрев вперед, я заметил пятнышко. Оно быстро увеличивалось. В надвигающихся сумерках я разглядел, что к нам приближается еще один DH. Он подлетел, скользнул в наше звено и подвел крыло вплотную к моему. Летчик вглядывается в меня, я — в него. Мы узнаем друг друга. Это Ред Лов. Ред, Линдберг и я — трое из четырех учеников летной школы, выделенных для полетов на истребителях. Классное собрание в воздухе!
Но нет, Линдберг раскачивает самолет. Он делает вираж и направляется вниз. Он снижается по спирали, делает круг над полем, несколько раз низко пролетает над ним, прощупывая его, тщательно оглядывает и садится. Ред и я следуем его примеру.
Линдберг и я вылезаем из самолетов. На нас одеты парашюты. Ред выходит из машины — на нем нет парашюта. Пока мы трое приветствуем друг друга, Линдберг снимает свой парашют.
— Тебе это может пригодиться. Чтобы доставить почту в Чикаго, тебе придется остаток пути лететь в темноте, ночью, — говорит он Реду, протягивая свой парашют.
— У нас это единственный для всех, — поясняет он, оборачиваясь ко мне. — А мне он не нужен. Ведь до Сент-Луи отсюда всего несколько миль.
Мы торопливо прощаемся, снова залезаем в машины и поднимаемся. Линдберг теперь без парашюта летит на юг, по направлению к Сент-Луи, Я следую за ним. Ред поворачивает в противоположную сторону — к Чикаго.
Я оглядываюсь и вижу, как Ред, уходя к северу, исчезает в темноте. Я знаю, что теперь он чувствует себя лучше, сидя на парашюте.
Мне надо было лететь в Кливленд, чтобы привести оттуда самолет, который мой ученик оставил там в дурную погоду. Я сел пассажиром на рейсовый самолет, взяв с собой парашют. Он мог бы мне пригодиться на обратном пути.
Носильщик на аэродроме хотел положить парашют в багажное отделение. Я запротестовал.
— Какой от него толк, если он будет лежать там?
Носильщик обиженно посмотрел на меня, но я настоял на своем.
Мы вылетели из Нью-Йорка после наступления темноты. Погода была скверная, и уже через три минуты после старта мы летели вслепую.
Я пытался утешить себя тем, что летчики специально тренированы для слепых полетов, что у них приборы, два мотора, радио и что все в лучшем виде. Но я не мог даже разглядеть концов крыльев.
Я пытался углубиться в книжку журнала, но поймал себя на том, что напряженно вглядываюсь в темноту, стараясь определить — набрали ли мы нужную высоту.
Я пытался вздремнуть, но поймал себя на том, что прислушиваюсь к моторам. Шум их усиливался, и я знал, — это нос самолета опустился; меня слегка прижало к сиденью — это летчик выравнивает машину; шум моторов немного затих — это нос самолета поднимается; я почувствовал небольшую потерю веса — это летчик снова выравнивается. Я беспрестанно твердил себе, что он знает свое дело и что все равно я тут беспомощен и что единственное, что мне остается — это, сидя здесь, повторять вместе с ним каждое его движение.
Прошло два часа, а мы все еще летели вслепую. Я не отрывался от оконного стекла. Пассажиры, наверно, думали, что я никогда прежде не садился в самолет.
Прошло еще полчаса. Мы все еще продолжали слепой полет. До Кливленда оставалось всего полчаса.
У самого Кливленда мы, наконец, выбрались из тумана. Мы летели низко, огни были близко под нами, но казались тусклыми. Большинство пассажиров проснулось только, когда мы сели. У меня же не было сна ни в одном глазу. Я знал, что в самолете небольшой запас горючего. Если бы мы заблудились, нам пришлось бы туго…
Если бы пассажиры сумели прочесть мои мысли, а, вероятно, и мысли летчика, то наверно в кабине была бы драка за мой парашют.
