Эти формы народной мобилизации держали советское и германское население в состоянии перманентной готовности. Диктаторы представляли каждую политическую инициативу так, как будто это был возглас, призывающий к борьбе, политический призыв взяться за оружие. Преднамеренное культивирование принципа мобилизации отражалось в языке двух режимов. В Германии слово «Kampf» («борьба») применялось ко многим публичным кампаниям. Слово могло переводиться как «битва» или «сражение». Слово «фронт» обычно использовалось для внесения в политику чувства срочности боя. Битва, враг, победа стали общим местом в публичной риторике. Особый резонанс имело слово «марш».
Жизнь в Германии, по заявлению партийного идеолога Альфреда Розенберга, получила «стиль марширующей колонны»71. Национал-социалистическое движение породило бесконечные парады в военном стиле с целью внедрения в сознание населения идеи, что партия на самом деле заставила германский народ идти в ногу с ней. Их конечная цель лежала в разных областях деятельности режима – на поле битвы против безработицы, лентяев и прогульщиков, бездетных пар, барахольщиков и спекулянтов и т. д. Эти грубые военные метафоры усиливались лексикой насилия, которая превозносила достоинства, мыслившиеся как солдатские, и очерняла пороки либеральной претенциозности. Когда, выступая в 1936 году в Потсдаме перед собравшимися членами Гитлерюгенда, Гитлер говорил о том, что он хочет видеть «жестокую, решительную молодежь, твердую как сталь – крупповская сталь», он пользовался языком, который насквозь пронизывал все публичные речи сотен партийных лидеров72. Партия умышленно поощряла словесную грубость и казарменные манеры. Культура мужской жесткости усиливалась и эксплуатировалась агрессивным милитаризмом режима. Зловещие отзвуки этой культуры слышны в тех наставлениях, которые давались солдатам и полиции безопасности, когда они безжалостно уничтожали население Восточной Европы в начале 1940-го года.
Советский Союз тоже не обошла эта привычка извращать язык публичной риторики. Идеал добродетельного революционного насилия, на котором был построен режим, находил свое выражение в постоянном военном языке, подсказанном самим Лениным: «В эпоху гражданской войны идеалом пролетарской партии должна быть воинствующая партия»73. Троцкий, полностью освободившийся от всякого буржуазного гуманизма, был защитником «твердой, бескомпромиссной борьбы»74. Партия установила и уже никогда не отказывалась от воинствующего языка гражданской войны, а Сталин в своих речах 1930-х годов постоянно обращался к военным метафорам, чтобы описать верных сторонников партии и те многочисленные трудности, с которыми они сталкивались. Политика определялась языком «битв», «кампаний» и «сражающегося фронта». Термин «фронт» применялся безжалостно ко всем областям общественной жизни. Коммунисты брали приступом бастионы, шли в наступление, бросались в атаки. Слово «враг», которое использовалось при каждом описании классовой борьбы, вызывало необходимость обращения к такому языку. Советские художники, привлеченные для создания картины на тему гражданской войны в 1930-х годах, писали народному комиссару обороны Ворошилову: «Мы – художники, хотим выстрелить в классовых врагов, так же как стреляют солдаты и будут стрелять. Вы научили нас сражающемуся искусству»75.
Милитаризация народного сознания служила двум целям. Во-первых, эта была своего рода форма социальной дисциплины; и во вторых – она поощряла активную психологическую подготовку к будущей великой войне, которая пока существовала только в воображении. Дисциплину трудовым ресурсам можно было привить путем внедрения языка приказов и военной службы. Советские трудовые коллективы в годы первого пятилетнего плана стали объединяться в «ударные бригады» по аналогии с «ударными армиями» во время войны. Начиная с 1938 года в Германии и с 1932 года в Советском Союзе оба правительства создали законодательную базу, дававшую право призывать рабочую силу для выполнения задач, которые представляли большое значение для обороны. Трудовой кодекс в Советском Союзе рассматривал рабочую силу как непокорных рекрутов, старающихся увернуться от работы или уйти в самоволку. Кодекс 1940 года начал настоящую войну против промышленных рабочих и служащих, заставляя их расплачиваться за отсутствие усердия на рабочем месте более длительными переработками и более суровыми наказаниями. Наблюдения показали, что те трудящиеся, кто прошел через молодежные движения и трудовую службу, с большей готовностью принимали изменения политической реальности и ужесточение дисциплины по сравнению с более старыми работниками, которые привыкли к большей независимости действий. На германском огромном новом заводе «Фольксваген», основанном в 1939 году, молодые ученики, которые обучались в специальном тренировочном центре с военным режимом, носили военного типа униформу, слушали лекции о преданности «трудовому фронту» и назывались «солдатами труда»76.
Последний инструмент репрессий в каждом из государств – концентрационные лагеря – были созданы по образу и подобию военных баз. Пародия на военную рутину – ежедневная поверка на плацу, маршировка в колонне в грубой форме, казармы, беспощадная командная структура – может рассматриваться как часть более широкого процесса мобилизации каждого члена сообщества для службы нации, включая и политических оппонентов, и так называемых «асоциальных элементов».
Мобилизационные приоритеты обоих режимов гарантировали, что их население будет готовиться в мирное время для того, чтобы соответствовать требованиям будущей войны. Школьные учителя в Германии получили инструкции ставить оценки за «уверенность в себе, воинственность и готовность к действию». «Руководство для физического образования», изданное в октябре 1937 года министром образования, требовало, чтобы все мальчики имели по часу времени каждый день для «поддержания здоровья» и тем самым могли готовиться к военной службе77. В 1920-х годах советские лидеры строили революционное общество, которое не делало различий между образованием, направленным на овладение навыками работы и необходимым для защиты революции. «Чем больше знаний и навыков получит рабочая или крестьянская молодежь в школе, тем лучшую допризывную подготовку они получат… тем лучше молодые бойцы Красной Армии… будут исполнять свое солдатское призвание»78. Оба режима рассчитывали на то, что дисциплина и преданность, привитая партией и ее многочисленными объединениями, приведут к установлению тех ценностей, которые можно будет использовать для защиты революционного государства или завоевания жизненного пространства и ведения войны ради возмездия. Война воспринималась как всеобщая гражданская повинность, точно так же политическая или партийная ответственность приравнивалась к военной повинности. На XVII съезде партии в 1934 году Лазарь Каганович говорил, что коммунисты являются «армией революционных бойцов»79. Такой взгляд на политическую армию поднимал фундаментальные вопросы о природе взаимоотношений между вооруженными силами и обществом в условиях милитаризованной диктатуры.
