Предпринятый Гурвичем в конце 1930-х годов анализ форм социабельности как основы правового общения совпал с одновременными исследованиями форм социального взаимодействия в рамках социометрии. Это позволило Гурвичу, с одной стороны, встроить свою социолого-правовую теорию в контекст эволюции социальной мысли XX в., а с другой – попытаться найти практическое применение своей теории в рамках эмпирических исследований[437]. Поэтому по возвращении во Францию он прилагает усилия по внедрению социометрии как методологического аппарата конкретных социологических исследований во французскую социологию, пытаясь противопоставить ее другим американским социологическим методам (структурно-функциональному анализу, эмпиризму Чикагской школы и т. п.).
Среди других серьезных влияний американской социологии нужно отметить прежде всего концепцию Т. Парсонса. При всем различии терминологии (следует упомянуть и о взаимной личной антипатии ученых, выражавшейся в не всегда справедливой критике Гурвичем теории Парсонса и полном игнорировании теории Гурвича последним[438]), в теориях двух мыслителей есть известные параллели[439].
С одной стороны, в противовес схематизму построений Парсонса Гурвич выступает против упрощения и аналитического моделирования социального бытия, критикуя порочный круг структурно-функционалистской теории, где структура рассматривается как проявление социальных функций, а функции трактуются как элементы структуры. Такие термины концепции Парсонса, как «социальная система», «структура», «социальный институт», критиковались Гурвичем за неспособность объяснить фактически данное социальное единство[440], а сама теория Парсонса обвинялась в «догматическом спиритуализме» из-за тенденции к построению единой иерархии групп и ценностей[441].
С другой стороны, и Парсонс, и Гурвич стремились к построению плюралистической научной концепции (в смысле признания многовариативности и многоаспектности социального бытия, несводимого к тому или иному «доминирующему фактору») на основе целостного («системного» у Парсонса и «тотального» у Гурвича) видения социума.
Показательно и отношение Гурвича к популярной в американской социологии концепции интеракционизма. Выступая против этой концепции, Гурвич возражал против трактовки социального единства как конструирования индивидами других «Я» через коммуникацию, через диалог «Я» и «Другого». Здесь мыслитель настаивает на единстве и равнозначности коллективного и индивидуального аспектов социального бытия. Рассматривая методологические предпосылки интеракционизма, Гурвич признает, что взаимодействие на индивидуальном уровне необходимо в социальной жизни, и оно очевидным образом проявляется в функционировании таких институтов, как право, государство, но указанное взаимодействие возможно не само по себе, а только на почве предварительного, априорного единства «Мы». Эта форма психосоциального единства предполагает утвержденность (в данном случае не только психическую, но и онтологическую) бытия «Другого» в сознании, но никак не его конструирование. Социальное взаимодействие не зависит, по Гурвичу, от принятия индивидами и обществом в целом знаков и символов[442], но представляет собой социальный факт, в котором и берут свое начало необходимые для последующей коммуникации символы, в том числе язык[443].
Возможно, этим было вызвано невнимание Гурвича к разработкам феноменологов, занимавшихся социологическими исследованиями. Имелись и определенные методологические различия. Так, при всем внешнем сходстве с феноменологической социологией (например, социологией Альфреда Шюца, также развивавшего концепцию «Мы» и пытавшегося через нее преодолеть субъективизм и трансцендентализм феноменологии Гуссерля)[444], можно отметить различие в оценке значения средств межличностной коммуникации. Язык (и социальные знаки вообще) не служит объективным основанием для структурирования межиндивидуальной коммуникации; по Гурвичу, коммуникация (не только межиндивидуальная, но и межгрупповая) хоть и осуществляется с помощью знаков и символов, но зиждется не на «объективных» языковых структурах (выражающих, по Шюцу, систему внутренних смыслов общения)[445], а на интуитивном единстве «Мы»[446]. В этом еще одно отличие от феноменологизма, где единство «Мы» рассматривается в качестве трансцендентально заданного[447].
Другим американским, вернее, русско-американским социологом, чье влияние отчетливо прослеживаются в концепции Гурвича[448], был его товарищ по Петроградскому университету П. А. Сорокин, с которым мыслитель сотрудничал и находился в дружеских отношениях начиная с 1940-х годов.
Гурвич, безусловно, принимает критику эмпиризма, в рамках которого культурные явления не берутся в расчет, а социальные процессы объясняются через комбинации цифр статистики («квантофрения»), – эта критика отвечала мировоззрению самого Гурвича, который ориентировался на синтез эмпирического и теоретического аспектов исследования. Возможно, в 1940-е годы именно общение с Сорокиным и чтение его книг повлияли на формирование основ социологической теории Гурвича, сформулированной в «Социологических очерках» (1938) только в общих чертах. Особенно это заметно в последующих работах в критике эмпирической социологии и структурно-функциональной теории, где Гурвич иногда дословно повторяет критику Сорокина. Еще более примечательно сходство принципов социокультурного анализа общества в воззрениях двух русских мыслителей, обосновывавших социальный плюрализм, интегральный характер знания и ценностную природу социального общения[449]. Однако это не исключало несогласия ученых по отдельным пунктам. Среди таковых Сорокин, в частности, называет классификацию форм познания, описание систем права и нравственности в их связи с социальными структурами, одновременно считая поверхностной критику Гурвичем положений его собственной теории[450], – критика сводилась к констатации недостаточности теории социальных циклов и типологии культур для объяснения процессов социальной динамики[451]. Гурвич, со своей стороны, критиковал статизм анализа социальных явлений в американской социологии, причисляя к числу таких «неудачных» концепций и теорию П. Сорокина[452].
Очевидны также параллели между концепциями Гурвича и другого его товарища по Петроградскому университету – Н. С. Тимашева, чьи идеи стали известными уже после эмиграции последнего в США. К общим чертам их позиций можно отнести прежде всего подход к праву как к социопсихическому явлению, концепции интегрального знания о праве, опытного восприятия права (ср. теории биопсихического опыта Тимашева и юридического опыта Гурвича), признание коллективного характера этого опыта и другие принципы школы Петражицкого[453]. Несмотря на разногласия по таким частным вопросам, как определение понятий нормативного факта, формы общения и проч., позиции двух мыслителей были настолько близки, что споры и расхождения возникали по поводу лишь второстепенных деталей, но никак не принципов их социолого-правовых доктрин.
Влияния американской общественной мысли за относительно короткий срок смогли дать концепции Гурвича новое направление развития – создание гиперэмпирической теории, задачей которой Гурвич ставил «разрушение застывших и догматизированных концепций и построение новых концепций на основе постоянно обновляющегося опыта»[454]. В создании этой теории Гурвич исходит от обратного: он уже не формулирует некие априорные посылки, как ранее, а указывает на ошибки и слабости предшествующих теорий.
Основные ошибки современной американской социологии ученый видит в двух взаимоисключающих тенденциях: забвении идеальных элементов социальной жизни за счет сосредоточения исследования исключительно на эмпирических моментах общества и поиске трансцендентальных основ общества в ущерб изучению социальной реальности. Это делало необходимой разработку интегрального подхода к социальной действительности, в рамках которого равное значение придавалось бы как изучению эмпирических элементов социальной жизни, так и поиску теоретических основ такого эмпиризма. Для выполнения поставленной задачи, по мысли Гурвича, был необходим синтез элементов французской и американской социологических школ: «Неимоверное количество дескриптивного материала, собранного американской социологией, нуждается… в более четких, глубоких и гибких концепциях, создание которых – сила французской социологии»[455].
