Тем не менее, когда Дэнни позвонил утром доктору и сообщил ему, что я впала в кому, тот посоветовал немедленно отвезти меня в одну из самых больших и современных больниц Гонконга, где тот будет ждать нас с командой высококвалифицированных специалистов. Таким образом, в этом самом месте я была первый раз в своей жизни, а люди, которые должны были спасать мою жизнь, меня раньше в глаза не видели.
Онколог, быстро осмотревшая меня по прибытии, была просто в шоке.
«Хоть сердце вашей жены и бьется до сих пор, – сказала она моему мужу, – на самом деле она уже не с нами. Мы ничего не можем сделать, чтобы ее спасти. Слишком поздно».
Да что за чушь она несет? – спрашивала я себя. – Да я в жизни никогда не чувствовала себя настолько прекрасно! И почему мама с Дэнни так напуганы и обеспокоены? Ну мам, пожалуйста, не плачь. Ты плачешь из-за меня? Не надо! Я в порядке, клянусь, мама, родная моя, я в полном порядке!
Мне казалось, что я говорю вслух, однако из моего рта не вырвалось ни единого звука. Голос покинул меня.
Мне так хотелось обнять маму, успокоить ее, сказать, что со мной все хорошо, и я никак не могла понять, почему мне это не удается. Почему мое тело перестало слушаться меня? Почему, когда мне больше всего на свете хочется ободрить моих любимых близких, я вместо этого продолжаю безжизненно лежать на больничной койке? Они обязательно должны знать, что я в порядке, что я больше не чувствую никакой боли!
Ситуация была критической, так что доктор немедленно вызвал второго, старшего онколога для принятия правильного решения. И вот что было странным: в этом предсмертном состоянии я намного четче понимала все происходящее вокруг меня, чем обычно. Я не могла воспользоваться ни одним из своих пяти биологических чувств, тем не менее я продолжала воспринимать окружающую информацию, причем намного эффективнее, чем если бы использовала для этого привычные нам органы восприятия. Как будто у меня появился новый, невиданный ранее способ взаимодействия с миром вокруг, и я не просто ощущала происходящее, я как будто постепенно сливалась с ним в единое целое, становилась частью его.
Вызванный старший онколог немедленно дал задание команде врачей доставить меня в радиологический кабинет, чтобы сделать сканирование моего организма. Я обратила внимание, что под моей головой по-прежнему была подоткнута подушка, как это было и дома на протяжении последних нескольких дней. Как я уже объясняла ранее, это было необходимо, чтобы я не захлебнулась в жидкости, доверху наполнявшей мои истощенные легкие.
Я все еще была подсоединена к переносному баллону с кислородом, когда они привезли меня в радиологию, сняли с моего лица кислородную маску, подняли мое тело и поместили его в магнитно-резонансный томограф. Уже через несколько секунд я начала задыхаться, кашлять.
«Ради бога, оставьте кислород в покое – и она не может лежать горизонтально! Умоляю, она же задыхается! Она не может дышать! Да она же просто умрет, если вы не прекратите!» – слышала я, как Дэнни кричал на врачей.
«Но нам просто необходимо это сделать, – объяснял один из радиологов. – Пожалуйста, не переживайте. Мы будем крайне осторожны, насколько это вообще возможно. Она может спокойно обойтись тридцать секунд без кислорода».
Так что каждые тридцать-сорок секунд радиолог доставал меня из томографа, чтобы надеть на меня маску, дать мне отдышаться, а затем снова поместить мое тело назад. Из-за этого на полное сканирование потребовалось очень много времени. После того как с этим было покончено, меня отправили в отделение интенсивной терапии.
Бригада медиков, подгоняемая моим мужем, не желающим сдаваться без боя, делала все, что было в их силах. Время текло неумолимо, пока моя бессильная что-то предпринять семья наблюдала за подсоединяемыми ко мне трубками и иголками.
Затем врачи задвинули шторы, изолировав меня от всех остальных лежащих в отделении пациентов. Мама и Дэнни оказались за пределами сформированного занавесом отсека.
Я обратила внимание на то, как медсестры продолжали суетиться, подсоединяя меня к кислородному и другим аппаратам, которые вскоре начали перекачивать через мое тело различные жидкости и глюкозу, ведь я была серьезно истощена. Над койкой был расположен монитор, и они сделали все необходимое, чтобы на нем отображались давление и пульс. Затем они вставили мне через нос трубку для кормления, пропихнув ее через гортань в желудок, чтобы жидкая пища могла поступать туда напрямую, а аппарат для искусственного дыхания начал снабжать меня, опять же через нос, кислородом. Засунуть трубку в трахею у них получилось не сразу, так что им пришлось прыснуть туда сначала специальным спреем, вызывающим онемение мышц, после которого трубка начала проходить в глубь моего тела намного легче.
Когда кто-нибудь из персонала приходил проверить меня, я всегда знала, кто это и что именно он должен был сделать. Хоть физически мои глаза и были закрыты, я была в курсе любой малейшей детали, имевшей место не только в непосредственной близости, но даже и вдалеке от моей кровати. Мое восприятие было намного острее, чем если бы я пользовалась для него набором стандартных органов чувств. Казалось, что я знаю и понимаю все – не только происходящее вокруг меня, но также и чувства, испытываемые в данный момент другими людьми, словно я могу чувствовать каждого человека насквозь. Я видела их страх, беспомощность, я понимала, что все они уже смирились с неизбежностью скорой трагичной развязки.
Дэнни и мама выглядят такими напуганными и грустными. Как бы мне хотелось, чтобы они знали, что я больше не испытываю никакой боли – как бы мне хотелось сказать им. Мама, мамочка, пожалуйста, не плачь. Я в порядке! Я здесь, рядом. Я с тобой прямо здесь и сейчас!
Я была в курсе всего. Казалось, что все происходит одновременно, однако стоило мне на чем-нибудь сконцентрироваться, как эта деталь происходящего становилась особенно четкой. «Я не могу нащупать ее вены! – слышала я панический крик кого-то из персонала, обращенный к дежурному врачу. Голос был полон страха и ужаса. – Они полностью втянулись. Черт, вы только гляньте на ее ноги и руки! Да от них же почти ничего не осталось. Она истощена». Я отчетливо помню, что это был мужской голос, голос одного из медбратьев.
Его голос пропитан безысходностью, – подумала я. – Они все сдались, и я их в этом не виню.
«Ее легкие переполнены жидкостью, она захлебывается. Необходимо удалить жидкость, чтобы ей стало легче дышать», – слышала я слова старшего онколога. Я наблюдала, как он со знанием дела возится с моим безжизненным телом, которое просто не способно было выразить испытываемые мной в данный момент чувства и эмоции. Хоть врачи и старались работать расторопно, а в их движениях чувствовалось, что они понимают всю чрезвычайность ситуации и необходимость действовать как можно быстрее, я ощущала атмосферу безнадежности, как будто вся бригада уже давно смирилась с неизбежным, как будто было уже слишком поздно как-то изменить мою судьбу. Я была в курсе любого происходящего вокруг меня события, но не чувствовала ничего – совсем ничего, кроме облегчения и невероятного чувства свободы, неведанного мною ранее.
