После разбора полетов и составления плановой таблицы на следующий день бег наперегонки со временем повторялся в обратной последовательности. Вскоре появился трамвай, на котором иногда можно было подъехать от берега до центра города. Дальше – опять пешком, прямо в школу. По дороге подкрепился куском хлеба, взятым из дома, или булочкой, которую давали на аэродроме. Вот так мы и бегали…
К вечеру домой приходишь, коромысло с двумя ведрами в руки – и за водой. Речка находилась довольно далеко от дома, но когда возвращаешься назад с полной загрузкой, да еще и на гору… путь кажется гораздо длиннее. Осенью еще ничего, терпимо было, а вот зимой… Идешь-идешь… Поскользнулся, равновесие не удержал, и все – лежишь на снегу, ведра вниз катятся. Поднялся и, чертыхаясь, снова топаешь к проруби. Набрал воды и опять наверх карабкаешься, домой. А ведь надо еще маме помочь по хозяйству, дрова нарубить, в магазин сходить. В магазине очередь…
Единственным «свободным» днем было воскресенье, которое, впрочем, не являлось выходным. Ведь для каждодневных поездок на аэродром нужны деньги, поэтому, договорившись накануне с друзьями, в шесть утра мы встречались у пристани и работали на разгрузке барж. Двое забрасывают тебе на спину мешок с зерном или связку дров, и ты идешь. Вначале груз кажется не таким уж тяжелым, но вскоре, словно увеличивая свой вес, он постепенно пригибает тебя к земле, лямки нестерпимо режут плечи, ноги становятся ватными. Предельным напряжением воли заставляешь себя сделать еще несколько ходок. Потом меняешься с кем-то из товарищей и немного отдыхаешь. За день пятерку заработал, и слава богу… Что интересно, будильника ни у кого из нас не было, просыпались сами, кусок хлеба в руки – и бегом…
Какая уж там учеба! Так, на тройки, где-то четверочка проскочит. Прибегаешь к звонку, тихо сидишь, как мышь, надеясь, что тебя не вызовут к доске… В общем, школу закончил кое-как, средне…
…Все это я детально описываю совсем не для того, чтобы у читателя сложилось впечатление о моих исключительных волевых качествах. Подобные трудности приходилось преодолевать большинству однокашников-учлетов. Да, было невероятно тяжело, но, как говорится, все, что не убивает, делает нас сильнее. Возьмешь в руки книгу о Чкалове, прочтешь в очередной раз захватывающее дух описание его перелета через Северный полюс, и твои проблемы покажутся смехотворно мелкими, не достойными даже малейшего упоминания. О себе могу лишь добавить, что был неплохо подготовлен ко всему самим укладом деревенской жизни, в которой нет места слабости, изнеженности и лени.
В свои восемнадцать мы с полным основанием считали себя взрослыми людьми, ведь нам доверили самолеты, стоившие стране немалых затрат. Поэтому каждый из нас с предельной серьезностью относился к своему «У-2», получая взамен самую желанную, ни с чем не сравнимую награду – пьянящую радость полета. Наверное, поэтому на моей памяти не было ни одного случая, чтобы кто-либо сломался и, сложив крылья, по собственному желанию оставил занятия в аэроклубе. Это был наш сознательный выбор…
В конце марта 40-го года, когда только-только сошел снег, начались провозные полеты. Поскольку аэроклубовская взлетно-посадочная полоса еще недостаточно подсохла, наше крещение небом состоялось на городском аэродроме.
Честно сказать, страха или дискомфорта мы не испытывали: задача стояла простейшая – легонько держаться за ручку, невесомо поставив ноги на педали. А в переднем кресле сидел опытный летчик, который, по нашему глубокому убеждению, мог легко выйти победителем из любой ситуации.
Инструктор Макаренко, давший мне путевку в небо, был по уши влюблен в свою работу. Тридцатилетний мужчина невысокого роста и плотного телосложения, идеальная военная выправка, до блеска начищенные сапоги, три кубика в петлицах – именно таким я всегда представлял себе настоящего офицера.
Человек с большим багажом жизненного опыта, умевший объяснить сложные вещи простыми словами и найти к каждому свой индивидуальный подход, он добивался от нас не формального зазубривания определений и формул, а полного понимания их смысла и логики. При всей своей требовательности и внешней строгости Макаренко был очень добрым и усидчивым преподавателем, готовым, не жалея времени, разъяснять тот или иной непонятный нам вопрос, абсолютно не раздражаясь, если возникала необходимость повторить сказанное несколько раз.
Однако не только отличные знания своих подопечных составляли предмет его забот и усилий. Макаренко всегда искренне интересовался нашим моральным состоянием и умел подобрать ободряющие слова, способные развеять все наши страхи и опасения.
Конечно, в силу специфики своей профессии он был строг и нетерпим к малейшим проявлениям расхлябанности и нарушениям дисциплины, безжалостно отстраняя от полетов провинившегося учлета. Мог при необходимости употребить более доходчивые слова и выражения, коими, как известно, весьма богата русская разговорная речь. Но наказание никогда не носило характер унижения, являясь лишь необходимой воспитательной мерой.
Одним словом, Макаренко, подобно своему знаменитому однофамильцу, был настоящим Учителем. Я от всей души благодарен своему первому инструктору и твердо убежден: во всех моих успехах и достижениях есть его немалая заслуга…
Только оторвавшись от земли, я всей душой ощутил: «Вот оно! То, чему я посвящу всю свою жизнь!» Все прежние радости и беды, трудности и невзгоды, все прочие стремления и увлечения словно остались где-то там, внизу, и совершенно ничего не значили здесь, в кабине самолета, несущего меня ввысь. Лишь ритмичный рокот мотора, дыхание ветра и бездонное небо, принявшее меня в свои гостеприимные объятия…
– Где мы находимся? – вернул меня в реальность вопрос инструктора. Конечно, в первый раз я не сумел правильно сориентироваться, хоть район полетов был детально разобран накануне по карте…
Между тем Макаренко привел самолет в зону, и… небо стремительно сплелось с землей в головокружительном танце… Мертвая петля, боевой разворот, переворот и практически отвесное пикирование, крутой вираж и снова энергичный набор высоты… Дыхание перехватывает, сердце выскакивает из груди… Ощущение незабываемое… Душа поет!
Немного покувыркавшись, мы вернулись назад, на аэродром. С огромным сожалением покидал я самолет, уступая место своему товарищу. Меня буквально распирало от счастья – реальность превзошла мои самые смелые ожидания. С этого момента весь остальной мир как бы отошел на второй план и полеты стали моей основной жизненной целью…
Постепенно, где-то после десятка провозных, управление самолетом переходило ко мне: сперва после набора безопасной высоты, затем на взлете и, наконец, на посадке. Малейшее неправильное действие тут же разъяснялось инструктором и при необходимости мгновенно корректировалось.
