Парижане были очарованы дофиной, которая вернулась в Версаль, чуть живая от восторгов вконец обезумевшего народа. Проявления любви были бальзамом на тайные раны принцессы. Она хотела снова приехать в Париж, который представлялся ей ее королевством. Будущее рисовалось в волшебных красках, следующие дни она должна была провести в Опере и Комеди Франсез. «Теперь мне понятно все, чему Вы меня учили, дорогая матушка», — писала она матери. В Париже к ней пришли поклониться не придворные, а простые люди в знак своей любви и признательности. Она прониклась неподдельной любовью к этому городу, такому живому и прекрасному, где она чувствовала себя королевой и где править было так просто.
Глава 5. «КАРЕТУ КОРОЛЕВЕ!»
Среди всех восхвалений дофины слышались и недовольные голоса, в частности аббата Деснуаера: «Хотелось, чтобы все королевы были похожи на покойную супругу Людовика XV, которая не знала иных страстей, кроме как страсть к благотворительности. Я же вижу перед собой лишь ту, что готовится представить зрелище невиданных потрясений народу, который давно известен своим непостоянством. Ей говорят лишь о ее будущем величии, ей дарят лишь удовольствия, она ожидает лишь мира у своих ног и удачи, по своему приказу. Эту иллюзию внушили ей еще при дворе, где она родилась, и такой предстала она при дворе, где ее ожидали. […] Королева, которая была коронована лишь для собственного развлечения, станет гибелью для народа, который призван оплачивать ее прихоти».
К счастью, немногие в королевстве слышали тогда эти зловещие предсказания желчного иезуита, ставшего жертвой политики Шуазеля и его сподвижников. Стараясь привлечь внимание к воспитанию и поведению дофины, он хотел свергнуть политику бесчестного министра. Как и многие придворные, он опасался его возвращения к власти. Все понимали, что сразу после смерти Людовика XV, которая могла вскоре случиться, Мария-Антуанетта вернет того, кто устроил ее брак. Отец Деснуаер получал всю интересующую его информацию от многочисленных врагов принцессы. И вот впервые из-под его пера появились некоторые намеки, которые вскоре превратятся в мерзейшую клевету. Он уже начал описывать, как эта Австриячка разрушает Францию.
Бдительный наставник и покровитель Мерси неусыпно следил за принцессой: «Приближалось время, когда нужно будет говорить с ней об очень важных и серьезных вещах». Он один при дворе думал о Марии-Антуанетте, продолжал настраивать ее на единственную цель: защиту интересов Австрийского двора. Он не объяснял ей всей подноготной дворцовых интриг, только лишь политику короля и правительства. Посол продолжал тайно, по капле, пропитывать принцессу, как, впрочем, это уже делала ее мать, неприязнью ко всему французскому. Какое мнение могло сложиться у нее, если он постоянно твердил, «что министр может получить свой пост лишь при помощи интриги и будет использовать свое высокое назначение для личного обогащения»? Ей нужно знать только то, что в самом ближайшем будущем она будет играть роль первого плана. Он убеждал ее также в необходимости «управлять поступками дофина», вдохновлял «на завоевание доверия короля, примирение со всеми министрами и теми, кому тот доверял». Он готовил ее на трон, но очень своеобразно. «Не вызывает сомнения, что эрцгерцогиня однажды будет управлять страной и следствием этого станет ее блестящая и великая судьба», — писал он императрице. Интересно, что сказал бы отец Деснуаер, прочитав это?
С трогательным старанием Мария-Антуанетта внимала советам посла, который иногда не боялся говорить ей о неприятностях, которые могут случаться и с королевой. Это пугало дофину, и она начинала плакать. «Вы мучаете меня, пугаете, я не хочу больше слышать о политике», — говорила она, заливаясь слезами. Дофина усваивала науку о «делах» не так быстро, как того хотел Мерси. Она опасалась ложных ходов и хитрых советов, с помощью которых посол хотел вразумить ее. «Она гонит от себя мысль о том, что однажды получит власть, огромную власть; это стало следствием того, что ее характер склоняется перед трудностями; отсюда ее страх в любой неизвестной для нее ситуации, — писал он императрице. — Однако это не самое главное из того, что ей следовало бы усвоить. Я уверен, что если ей удастся стать правой рукой короля, то у него не будет больше ни фавориток, ни министров, которые могли бы противостоять ее весу и влиянию, этим мадам дофина должна заняться в первую очередь».
Настал как раз тот самый момент, когда нужно было превратиться в ребенка, взлелеянного самим королем, без которого он не мог обходиться, с кем он был бы весел, счастлив и откровенен. Мерси убедил дофину, что она в состоянии развеселить старого короля, уставшего от врагов и близости смерти. Дофина должна была исполнять его любые желания, дав волю своей молодости, как когда-то герцогиня Бургундская очаровала Людовика XIV и грозную Ментенон. Хитрая как кошка, эта маленькая женщина, к тому же дурно воспитанная, которая некогда вызывала презрение многих придворных и даже членов королевской семьи своей невероятной фамильярностью, прекрасно знала, как защитить дело тех, кому она была преданна, ей даже удавалось получать информацию, которая поступала в Савойский двор. Людовик XIV оценил талант герцогини лишь после ее преждевременной смерти. «Эта маленькая плутовка обвела нас вокруг пальца», — говорил он мадам Ментенон, когда узнал о существовании секретной переписки принцессы. Благодаря своей любезности и едва проглядывавшей наивности, герцогиня Бургундская ловко надувала Людовика XIV. Именно это требовалось и от Марии-Антуанетты. Однако ей никогда не рассказывали о смышленой принцессе.
Однажды взгляды императрицы не совпали со взглядами посла. Разумеется, Мария-Антуанетта должна была служить дому Габсбургов, но зная «молодость и ветреность своей дочери, а также всякое отсутствие прилежания в ней», императрица не желала, чтобы та имела решающее влияние в государственных делах. Мария-Терезия прекрасно понимала, что Мария-Антуанетта никогда не будет блестяще разбираться в политике. Она не обладала лукавством и хитростью, столь важными для интриги, искусством которой в совершенстве владела мать Людовика XV. И, наконец, она не испытывала родственных чувств к престарелому королю. Она рассуждала о нем с безжалостной жестокостью, свойственной юности, и проводить подле него все дни напролет было выше ее сил. «Она только вызывает в монархе безразличие ко всему, что ее окружает, полное равнодушие к любым чувствам, которые только могут взволновать душу. К сожалению, эрцгерцогиня недостаточно проницательна, чтобы чувствовать все это», — с явным беспокойством отмечал Мерси. Король, который знает женщин, как никто другой, прекрасно видел угловатость своей упрямой внучки, вызванную скорее всего постоянной жаждой удовлетворения тайных желаний и плотских наслаждений.
