В московском бюро были три корреспондента на полной ставке и вспомогательный персонал: водитель, переводчик и Нонна – менеджер, координирующий их работу в офисе. Как и многие русские, работающие по найму в иностранных компаниях, Нонна была широко образованным специалистом. Она завершала написание кандидатской диссертации, когда рухнул коммунизм. Последовавшая за этим депрессия в стране вынудила ее оставить работу в Академии наук, и, чтобы обеспечить себе сносное существование, она устроилась к нам секретаршей.
Невостребованная интеллектуальная мощь в восточноевропейских странах в посткоммунистический период была одной из трагедий общества. Так, первый «Макдоналдс», открытый в Варшаве (тот самый, у Маршалковской улицы, где Збиг-младший обычно предлагал нам встретиться, вскользь замечая, что не успел сегодня пообедать), получил двадцать тысяч заявлений с просьбами об устройстве на работу. Причем почти все обратившиеся были выпускниками колледжей. На конвейерах нового сборочного завода компании «Форд», который я посетил в Минске, работали инженеры со степенью магистра, а кандидаты наук под присмотром контролеров прикручивали болтами сиденья к кузовам автомобилей.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Нонна была наиболее образованным человеком во всем нашем бюро. У нее были все основания переживать по поводу своего положения, но она всегда оставалась веселой, даже тогда, когда испытывала явное унижение, заказывая новую партию шариковых ручек.
Из окон моего нового офиса открывался вид на мрачное здание больницы и воспарившую высоко в небо Останкинскую телебашню, увенчанную шарообразной антенной с устремленной вверх иглой. Некоторое время эта башня была самой высокой конструкцией в мире, пока канадцы не обогнали Советы своей башней в Торонто. Останкинская башня была свидетелем кровавых столкновений во время противостояния Ельцина и Думы в 1993 году, в ходе которых один американец был убит, а фотограф газеты «Нью-Йорк Таймс» получил огнестрельное ранение. Сейчас, без отлетающих рикошетом пуль, башня выглядела живописно и отвлекала внимание от леденящих душу жутких историй, которыми меня напичкали по приезде. Я дрожал от страха перед перспективой писать статьи на финансовые темы с тех пор, как принял первое предложение от «Джорнел» стать начинающим репортером в Киеве. Причина страха была проста – я не знал принципов функционирования финансовых рынков. Для меня аббревиатура ГДР означала лишь «Германская Демократическая Республика», а не Глобальный Депозитарий Расчетов; запускали МБР (межконтинентальные баллистические ракеты), а не IPOs (международные казначейства), а лист с разницей между ценой продажи и стоимостью казался мне похожим на расписку, которую дает букмекер на скачках. Я был уверен, что, прочитав мою статью, издатели просто порвут ее в клочки.
Успокаивало меня только одно: в этой части света большинство людей знали о финансовых рынках еще меньше, чем я. В этом комичном факте я убедился еще во время первого посещения фондовой биржи в Киеве. Моих издателей возмущал недостаток информации о развитии бизнеса на Украине в моих статьях, и они предложили написать заметку о ее новой фондовой бирже. Это было одним из тех «предложений», отказ от которых мог означать увольнение, хотя я и не представлял себе места хуже, чем мое, разве что Молдова.
Разыскать на Украине фондовую биржу было делом непростым. Как говорится, легче сказать, чем сделать. Биржа находилась в небольшом неописуемого вида кирпичном здании без какой-либо вывески – ее либо украли, либо вообще никогда не устанавливали. Нижний этаж здания был безлюден, если не считать старушки, мывшей там полы. Когда я спросил ее, где проводятся операции с валютой, она молча указала шваброй на лестницу, ведущую на второй этаж. На площадке второго этажа меня приветствовал пожилой господин в твидовом пиджаке. Как оказалось, это был председатель фондовой биржи Владимир Василенко.
– Газета «Уолл-Стрит Джорнел», – сказал он, нахмурившись, когда я представился. – А какую страну вы представляете?
– Уолл-Стрит – это такая улица в Нью-Йорке, – уточнил я.
– А-а, – сказал он, обрадовавшись. – Так вы, значит, американец.
– Вообще-то на самом деле я канадец.
Подобное откровение заставило его еще больше нахмуриться и потребовать от меня дальнейших объяснений. Когда наконец мы все выяснили, Василенко провел меня в операционный зал биржи – тихое помещение размером со школьный гимнастический зал. Там ровными рядами стояло около тридцати раскладных столиков с компьютерами. Из них только за десятью восседали биржевые маклеры, которые уже проснулись.
Я уже понял – это не Нью-Йоркская фондовая биржа. И не только потому, что здесь не было слышно резких металлических звуков колокола, возбужденных голосов, не наблюдалось размахивающих руками дилеров и управляемого столпотворения. В операционном зале этой биржи вообще отсутствовали какие-либо признаки жизни. Я предположил, что, вероятно, у всех был перерыв на обед, и повернулся к Василенко.
– Какова рыночная капитализация вашей биржи? – спросил я, извлекая из памяти первое застрявшее в голове слово, чтобы не показаться невеждой и самозванцем.
– Рыночная капитализация? – повторил Василенко, и его глаза заблестели. Я использовал этот термин по-английски, предполагая, что он универсален. Несмотря на то что Василенко поверхностно знал английский, он, похоже, вообще никогда не слышал такого словосочетания. Я попытался объяснить ему на русском значение этого термина, что, однако, вызвало у него еще большее смятение. Послали за переводчиком, но его английский оказался еще хуже, чем мой русский.
Тем не менее мы попытались снова. Какова же была общая стоимость всех акций, выставленных на продажу на Киевской бирже? Мне недавно сказали, что капитализация – это общепринятая стандартная мера величины любого рынка. На Украине подобный вопрос не был сложным, поскольку в стране насчитывалось лишь с десяток компаний, игравших на бирже. Это объяснялось, прежде всего, тем, что Правительство Украины оказывало сопротивление приватизации государственных предприятий. Так, фабрики по производству шоколада и стекольные заводики относились к «стратегически важным» промышленным объектам, которые не могли быть переданы в частные руки.
– А-а, – наконец протянул Василенко, и в его серых глазах блеснул огонек понимания. К нам вызвали расчетчика и двух помощников. Василенко с помощниками столпились, наклонившись над калькулятором и что-то бормоча. Прошло пять минут, прерываемых вздохами. Между помощниками возникли некоторые разногласия, они что-то горячо обсуждали приглушенными голосами.
