Татарские дома по своему устройству сильно отличались от украинских мазанок. Они были деревянными и весьма необычными с виду. Бахчисарай – старая столица Крымского ханства, там размещались ханские дворцы, минареты, 127 фонтанов.
Дома в Джухари-Каралес обычно состояли из двух комнат. Наши люди занимали одну из них, а татарские семьи продолжали жить в другой. Татары, которые всегда считались воинственным народом, сразу же приветствовали наши войска. В течение многих веков они враждовали с Москвой, поэтому мы быстро с ними подружились. У них были орехи и табак; у нас были хлеб и водка. Кроме того, у них была одна вещь, которая для нас представлялась предметом неимоверной роскоши: большие круглые медные тазы диаметром два метра и глубиной до полуметра. Мы их использовали для купания, но наши люди с некоторым недоумением выяснили, что в тот самый момент, когда они собирались искупаться, могла появиться мать татарского семейства и предложить им помыть спину.
Помимо этих тазов, татары владели и некоторыми другими медными изделиями, некоторые из которых были очень древними. Медь добывали в шахтах под Керчью, именно там располагался древнегреческий город Пантикапей. В татарских жилищах не было никакой мебели, только низкие лавки, расположенные вдоль всех четырех стен. Днем мы сидели на них, а по ночам спали.
Ужасающие новости приходили с центрального и северного участков Восточного фронта, однако на нас они производили мало впечатления. У нас было полно собственных забот, хотя зима на юге не была настоящей «русской зимой». На южном побережье Крыма снег выпадает крайне редко. В расположенных к северу от них горах зима очень напоминает зиму в Германии.
Поначалу госпиталь разместили в Шули. Это была деревушка средних размеров, расположенная при входе в долину, которая постоянно находилась под огнем русской артиллерии. Мы проводили операции в здании местной школы. Каждый день случалось по три или четыре массированных обстрела, операционной стол находился в той части здания, которая была обращена в сторону противника.
Разместить нас в этом месте было глупо как с военной, так и с практической точки зрения. Хотя в это время большинством подразделений все еще командовали офицеры, имевшие за плечами опыт Первой мировой войны, казалось, что таинственным образом они полностью забыли, что такое окопная война. Давно надо было начинать строительство блиндажей. Ранее этому вопросу придавалось большое значение, поскольку в них раненые могут находиться, по крайней мере, в относительной безопасности. Однако ничего подобного не делалось.
С медицинской точки зрения это было чистым безумием, что тяжелораненые, которых нам приходилось оперировать, затем вынуждены были еще несколько дней лежать под обстрелом. Когда солдат ранен, ему хочется оказаться как можно дальше от линии огня и он держится из последних сил. Только попытайтесь себе представить человека, лежащего на ковре, беспомощного, неспособного самостоятельно двигаться, с минуты на минуту ожидающего, что его накроет очередным залпом. Едва отошедшие от действия анестезии, ослабленные, с пониженным давлением, наши пациенты вновь впадали в состояние коллапса. Длительное пребывание в состоянии тревоги приводит к сокращению мельчайших кровеносных сосудов и к нарушению деятельности кишечника; внезапный испуг приводит к выбросу адреналина в кровь. Иногда вернуть человека в нормальное состояние не удается. Мы потеряли довольно много пациентов, которых при других обстоятельствах вполне можно было бы спасти. Число могил на кладбище, расположенном напротив школы, росло с угрожающей быстротой.
Как раз в это время ко мне доставили капитана, который был ранен крошечным осколком мины. Он ему попал как раз под основания ребер с левой стороны, было трудно определить, проник ли осколок в брюшную полость или же в грудную клетку. Кроме небольшого уплотнения в верхней левой части брюшной полости, я больше ничего не смог нащупать, но оно могло быть вызвано и повреждением диафрагмы. Все это не внушало особого оптимизма, а кроме того, пациент сразу же спросил меня, сколько ему еще осталось жить.
С хирургической точки зрения было бы правильным сделать лапаротомию – вскрыть брюшную полость и поставить диагноз после прямого обследования. Если выяснится, что повреждены кишечник или один из больших кровеносных сосудов, необходимо делать операцию, если же выяснится, что там нет ничего серьезного, можно будет просто зашить разрез. Разумеется, это довольно сложная операция, но она не представляет сколько-нибудь серьезной угрозы для жизни пациента. Однако, если хирург не станет делать такую операцию и у пациента окажется повреждение внутренних органов, он неизбежно умрет. По своему прошлому опыту я знал, что в спорных случаях лучше не предпринимать поспешных шагов и подождать дальнейшего развития событий – хотя для полной уверенности я всегда советовался со своим коллегой, очень опытным врачом, который обследовал раненых исключительно внимательно, поэтому я потом мог их оперировать, нисколько не опасаясь, что их состояние ухудшится.
Однако в данном случае было крайне опасно вскрывать брюшную полость просто с целью диагностики. Нельзя было требовать от пациента оставаться под огнем в течение нескольких дней после такой операции, тем более что сам человек был уверен, что у него больше шансов умереть, чем выжить. Требовался всего час, чтобы доставить его на машине скорой помощи до полевого госпиталя, поэтому я и решил отправить капитана туда. Несмотря на то что он испытывал сильную боль, я не стал делать ему укол морфия. Поскольку, если у него на самом деле ранение в брюшную полость, боль станет тем важным фактором, который поможет другому хирургу поставить правильный диагноз.
В полдень до нас дошли новости, что капитан умер во время поездки. Поскольку он испытывал сильную боль, он время от времени просил водителя скорой помощи делать остановки, поэтому поездка затянулась почти на 2 часа.
Командир роты сказал мне, что начальник медицинской части дивизии намерен провести расследование этого случая, поэтому я изложил суть дела Ромбаху. В свое время он прослушал специальный курс судебной медицины и смог убедить начальника медицинской части дивизии, что отказ от операции не следует рассматривать как пренебрежение своими обязанностями со стороны хирурга, если причина смерти не была установлена при вскрытии. По некоторым причинам, которые я так и не смог выяснить, вскрытие трупа произведено не было.
Но все это мало меня волновало. Скорее всего, причиной смерти послужило повреждение селезенки. Без сомнения, капитан остался бы жив, если бы я сразу же сделал ему операцию. Это я был виновен в его смерти.
