от типографии.
Только сел попить чайку — звонок:
— Васёчек, это я!
Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, так как сначала подумал, что звонят из типографии.
— Ты?! Ты где?
— Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон…
— Стой там. Я через пару минут буду!
Я все еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане…
Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался летчиком, летающим в Магадан, и… вот он здесь.
По его виду и запаху я сразу все понял.
— Володь, ты развязал?!
— Слегка. Есть причина…
— Ну, причина всегда найдется…
— Такая, как эта, раз в жизни…
— И что же это за причина?
— Понимаешь, Васёчек, сейчас Сергей Герасимов снимает фильм по рассказу Чехова «Сюжет для небольшого рассказа». На роль Лики он пригласил Марину Влади. Меня с ней познакомили… И я, Васёчек, пропал…
— У тебя с ней роман?
— Нет, но, кажется, будет…
— Что за ерунда, Васёчек. Что значит «кажется»?
— Не знаю. Сам не могу себе объяснить. Но вот чую сердцем — что-то будет…
— Прям как в комсомольской песне: «Все мечты сбываются, товарищ».
— Я серьезно, Васёк, а тебе всё шуточки. Она такая… Обычно я бы сказал «такая баба», а про нее так не могу. Это женщина во плоти, дама…
— И ты, босяк, рядом с дамой…
— Васёк, ну что уж, у меня вид босяка, что ли?
— Сейчас — точно босяка.
— Нет, ну я небритый, с похмелья… А ты знаешь, как за ней все в Москве увиваются… И Женя Евтушенко, и Вася Аксёнов — все запали на нее…
— И ты за компанию…
— Ну ладно, Васёчек, тебе все шуточки да хаханьки…
— Да нет, я не шучу. Просто не понимаю, ты говоришь — ничего не было, но чувствуешь — будет. Я и хочу понять — как это ты чувствуешь…
— Я не могу объяснить. Но вот если бы можно было тут же жениться на ней, я бы с ходу женился. У меня никогда такой уверенности и такого желания жениться не было. Ты же знаешь всех моих баб. И желания жениться ни разу не было. А тут — сразу…
— Но ты ведь ее совсем не знаешь! Может, она стервь какая… У нее же вроде трое сыновей, и все от разных мужей…
— А ты откуда знаешь?
— Где-то читал. Не помню.
— Ну и что? Это еще ни о чем не говорит.
— А как же твой роман с Татьяной?
— Это сейчас уже не важно. Ты лучше скажи, как быть?
— Откуда я знаю, как быть!..
— Васёчек, я же прилетел к тебе, чтоб ты мне сказал, как быть и что делать…
— И ты с этим летел ко мне? Думал, что я сразу твою беду руками разведу?
— Ну а кто, если не ты?
— Ну, Васёчек, ты слишком завышаешь мои возможности. Я со своими-то бабами разобраться не могу, а теперь еще и с твоими разбирайся…
— Ну а что у тебя-то с твоими?
— Ну как что? Моя Татьяна, та, с кем я был на Новый год у Вознесенского, меня не дождалась, то есть я, конечно, ей ничего не обещал, но, когда вот недавно прилетел в Москву, у нее уже кто-то был. Я опоздал. А какие она мне писала письма… Она же художница, рисовала свои грустные автопортреты и подписывала: «Так я грущу о тебе». А когда я приехал, оказалось, мой поезд ушел…
— Но ты, по-моему, быстро утешился?
— Да, Ниночка-Ниточка… Как она все время напевала — «между мной и тобой ниточка протянута»…
— Она же была в тот вечер, три года назад, когда я тебя провожал в Магадан?
— Да, она самая.
— Вот на каких надо жениться… Такие тебя всегда будут ждать.
— Но я совсем не собираюсь жениться. Что ты все про женитьбу? Сдалась она тебе.
— Потому что про Марину думаю.
— А что с Татьяной?
— Это, Васёчек, самое сложное. Тоже не знаю, как быть. Она, как кошка, чует, что что-то не так… Говорит на днях: «Вроде как не замечаешь меня». А я действительно не замечаю ее, да и никого вокруг — все думаю о Марине и ее одну мысленно вижу. Я и прилетел к тебе за советом — как быть?
— Как быть?.. Кабы знать… Угораздило же тебя… Н-да… А что Люся?
— Люсечка нормально, она у меня золото. Сейчас, правда, в панике, что я сорвался. Но знает, я покуролесю недельку-другую и завяжу — либо сам, либо через больницу…
— Как детишки?
— Мальчишек своих почти не вижу, а когда вижу… Знаешь, как трехлетний человечек смотрит в глаза?
— То есть?
— Он смотрит — как будто душу наизнанку выворачивает… Я их очень люблю, своих мальчишек, но бл…кая эта жизнь…
— Ладно, уже поздно, давай спать. Утро вечера мудренее…
— Но и в вечере что-то есть…
— И все-таки почему, Васёчек, ты решил, что у тебя с Мариной будет роман?
— Потому что я очень давно мечтал о ней, мечтал и встретил, а раз так, то обязательно что-то должно быть… Я в первый же вечер сказал, что давно люблю ее… А когда она улетела в Париж, написал ей песню… Завтра спою, сейчас глаза слипаются…
Мы замолчали. А я лежал и думал об услышанном, почему-то не придавая особого значения этой новости, ибо родилась она, насколько я мог понять, не до, а во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все, что угодно, и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Мне казалось, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод.
На следующий день после дежурства по газете мне полагался выходной, и мы пошли бродить по Магадану. Я был в качестве гида, показывал районы, где когда-то находились лагеря, оставившие свои следы в перекошенных строениях барачного типа.
Проходя по центру города, мимо Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые он хоть и редко, но все же мне пишет…
— Васёчек, давай зайдем, — встрепенулся вдруг Володя.
— Зачем?
— Хочу позвонить Марине.
— Куда?
— В Париж.
— Ну и что ты ей скажешь? — продолжал допытываться я.
— Скажу, что люблю ее.
— Васёчек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилетать в Магадан?
— Нет, ты не понимаешь, — пытался
