Не избежала ее и наша семья. Однажды, когда мы с отцом работали в поле, подъехал помещик Ковалевский со своей челядью. Они отрезали часть земли от нашего небольшого участка и запретили запахивать ее. Отец запротестовал. Тогда Ковалевский схватил плеть и начал избивать его. Помещик со своим управляющим и объездчиками повалили отца на землю и долго истязали его плетьми, кулаками, ногами. Мы, малые дети, плакали, кричали, умоляли не бить отца. Но только после того, как он был весь залит кровью, изверги бросили его в овраг и уехали. Мы с трудом подняли потерявшего сознание отца и на бричке увезли домой.
Так расправлялись помещики с каждым, кто не только противился их произволу, но хотя бы лишь не соглашался с ними.
После учиненной расправы отец мой долго болел. А вскоре произошло еще одно несчастье. Ремонтируя вместе с односельчанами церковь, он упал с большой высоты и разбился. После этого он прожил недолго. Мне было 9 лет, когда отец умер. Я хорошо помню его: худощавый, выше среднего роста, с небольшой темно-русой бородой и усами, в которых пряталась мягкая, добрая улыбка, сильные, не знавшие отдыха, руки. Жизнь отца была тяжелой, полной горьких утрат и забот. Рано потеряв первую жену, а затем и вторую, он остался вдовцом с четырьмя детьми. Но вскоре женился в третий раз. Это была моя мать.
Она помнится мне такой, какой была в моем детстве, - молодой чернобровой украинкой, красивой, с пышной черной косой. Ей тоже досталась нелегкая доля, обычная для того времени. Девочкой батрачила у помещиков. А выйдя замуж, совсем юной взяла на себя заботы о целой куче малышей. Потом пошли еще дети, и жилось все труднее. Немного полегче стало, когда старшие подросли, да и младшие смогли помогать в работе.
До смерти отца мы, дети, даже не знали о том, что являемся сводными братьями и сестрами. Родители никогда об этом не говорили, им хотелось, чтобы мы чувствовали себя родными, были дружны. Сами работая буквально от зари до зари, они и в нас воспитывали любовь к труду, к людям труда, друг к другу.
Была еще одна черта в их отношении к жизни, накладывавшая сильный отпечаток на весь уклад семьи. Нам, детям, они прививали не только уважение к старшим, но и смирение перед существовавшими общественными порядками, "установленными богом", покорность сильным мира сего. Конечно, это не только шло от веры, хотя они, как и большинство крестьян в то время, были очень религиозны, но и являлось данью въевшемуся в душу простого народа чувству беззащитности перед власть имущими.
Но это чувство, да к религиозность семьи оказались непрочными. Они основательно пошатнулись после расправы помещичьей своры над отцом и окончательно рухнули с его смертью.
Со смертью отца, лишившей нас кормильца, многое резко изменилось. Семья постепенно распалась. Старшие дети отца ушли от нас. Мать осталась с двумя дочерьми и двумя сыновьями, из которых я был старшим. Так в свои 9 лет мне, по крестьянским обычаям того времени, пришлось стать главой семьи, ее кормильцем.
К тому времени я окончил два класса 4-классной сельской школы и мечтал о дальнейшей учебе. Теперь эта мечта была под угрозой. И все же школу я не бросил. Летом работал в своем хозяйстве, помогал сестрам и матери на разных работах - то пастухом, то погонщиком, выполнял и другие работы, а зимой учился. Учился я увлеченно. С отличием окончил 4-классную школу и затем 5-й и 6-й классы в так называемом министерском училище, тоже расположенном в нашем селе. Почти каждый год получал похвальные грамоты за успехи в учебе и книги, много книг - собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Гончарова, Тургенева, Данилевского и Л. Толстого. Так я стал обладателем небольшой, но драгоценной для меня библиотеки.
Книги были моими друзьями с тех пор, как помню себя. Им отдавал все свободное время. Перечитал почти всю нашу сельскую библиотеку, обменивался книгами со сверстниками. Читал в общем-то бессистемно, все, что попадется. Но в то же время, как я теперь понимаю, бессознательно искал в книгах ответа на жгучие вопросы, с которыми сталкивала жизнь, невольно сравнивал прочитанное с тем, что видел вокруг себя.
Поблизости от нашего села было много богатых поместий с красивыми парками и роскошными помещичьими усадьбами. Их владельцы большей частью жили в Петербурге или за границей, а сюда приезжали время от времени, чтобы попировать, поохотиться. И тогда все ночи напролет сверкали огнями помещичьи дворцы, рекой лилось вино, по степи носились верхом и катались в экипажах праздные люди. Во взглядах, которые они мимолетно бросали на простой люд, были высокомерие, презрение.
А рядом шла иная жизнь, полная тяжкого труда и лишений. Ее я видел и в нашем селе, и в богатых поместьях, где батрачили многие из нашей родни, в том числе и мои сестры. Тех из них, кто работал там постоянно, родители иногда навещали, взяв меня с собой. И я видел изнуренных трудом людей, заработок которых был ничтожным.
Ездили мы и к родственникам, работавшим на шахтах и заводах, на железной дороге. Им жилось не лучше, но там, уже будучи подростком, школьником, я чувствовал какую-то иную атмосферу - протеста, решимости отстаивать свои человеческие права. Приезжали и к нам родственники и знакомые из рабочих поселков, причем бывало и так, что это были участники революционных выступлений, укрывавшиеся от преследования полиции.
Затаив дыхание, слушал я их рассказы о борьбе рабочих против бесправия и произвола хозяев, о революционном движении.
То было время, когда уже прогремели грозовые раскаты 1905 г. И хотя за ними последовали жестокие репрессии властей, ничто уже не могло погасить в народе растущее сознание необходимости революционной борьбы за лучшую долю. Бунты тои дело вспыхивали и в Екатеринославской губернии. Случались они и у нас в селе и на железнодорожной станции Гришине. Начинаясь, как правило, в рабочих районах, они затем охватывали и многие села.
В накаленной атмосфере тех лет достаточно было искры, чтобы вспыхнуло пламя.
Помню, в 1912 г., во время празднования столетия освобождения России от нашествия Наполеона, были устроены торжества и в нашем селе. В церкви и возле нее собралось множество крестьян со всей округи. Учителя привели туда и нас, школьников. После богослужения хор запел "Боже, царя храни", а в это время к церкви подъехало несколько подвод с опоздавшими крестьянами. Вновь прибывшие то ли не успели, то ли не торопились снять шапки, и полицейские бросились избивать их плетьми. Поднялся невообразимый шум. Крики и брань полицейских, стоны избиваемых заглушили хор.
"И тут произошло то, чего никак не ожидали блюстители порядка. На них ринулась огромная толпа, собравшаяся на торжество. Теперь чем попало колотили полицейских. Разгневанная толпа была готова их растерзать, и остановить ее удалось только под угрозой огнестрельного оружия. Торжество, устроенное с целью внушить народу верноподданнические чувства к царю, было сорвано. Подавляющее большинство присутствовавших с гневом покинуло церковь. Разбежались по домам и мы, дети, с молчаливого согласия учителей, которые в большинстве также ушли, глубоко возмущенные произволом властей. Для взбунтовавшихся этот день оказался печальным: многих из них арестовали, бросили в тюрьмы, отправили в ссылку.
