Старая женщина медленно поднялась.
– С Шолоховым? – недоверчиво спросила она. – Тем самым, который написал «Тихий Дон»?
– Да, с тем самым!
– Поди сюда, – сказала властно старая женщина, обращаясь к писателю.
Тот подошел.
– Наклони голову, – приказала женщина.
И, заплакав, уткнув лицо в плечо Шолохову, проговорила:
– Дай я тебя поцелую, родной ты наш…
Да, великая награда за огромный писательский труд – этот материнский поцелуй старой, много пережившей женщины.
…Разбудил меня предутренний холод. Темнота, которая ночью служила мне и постелью, и одеялом, уже рассеивалась. Дон все так же бесшумно нес свои мутные воды. Я освежил лицо этой водой, побегал по тропинке в прибрежном тополевом лесочке и отправился к дому Закруткина…
В городе Цимлянске приятели мне посоветовали:
– Если не хочешь разминуться с Михаилом Александровичем Шолоховым, постарайся добраться до Вешенской не позднее 27 августа..
– Почему такой срок? – удивился я, так как по графику в Вешки я должен был прибыть не раньше 5 сентября.
– Потому, – ответили мне, – что 29 августа открывается охотничий сезон, а для Михаила Александровича охота – любимый отдых, и кто знает, куда он может уехать.
Я связался по телефону с секретарем писателя.
– Да, – подтвердил он, – хорошо было бы, если бы вы поторопились. Я не могу вам точно сказать, до которого числа Михаил Шолохов будет дома.
Этот аргумент был достаточно убедителен, чтобы я взвалил на плечи свой рюкзак и, несмотря на боль в растянутом сухожилии, сделал поистине солдатский бросок до станицы Вешенской, проходя по 50–60 километров в день. Пять дней такого напряженного «марша», и перед моим взором возникла радостная панорама – казачья станица на равнинном левом берегу реки. Один из домов, отличавшийся своей архитектурой, отступил выше всех по берегу, чтобы, казалось, с неутомимым интересом всегда смотреться в спокойные воды Дона. Дом Шолохова… Я уже знал, что он построен после войны (прежнее жилище писателя было разрушено немецким снарядом).
Меня ожидала встреча, о которой я мечтал много лет, встреча с чудотворцем слова, академиком, лауреатом Ленинской и Государственной премий, Нобелевской премии, Героем Социалистического Труда и депутатом Совета Национальностей Верховного Совета СССР Михаилом Александровичем Шолоховым.
И тут я должен вернуться к сувениру габровцев.
Поскольку в моем путешествии было немало непредвиденного, я долгое время не мог указать пункт, где окажусь через месяц. Это мне удалось только буквально у порога Вешенской. Я написал коллегам из габровской окружной газеты «Балканское знамя»: «5 сентября буду в Вешках, жду сувенира». И вот теперь я, хотя и двигался способом, необычным для нашего пропитанного бензиновыми парами века, – пешком, все-таки прибыл на неделю раньше, опасаясь сюрприза, который могло мне преподнести приближение охотничьего сезона. Сразу же по прибытии я отправился на почту. Там меня ждали письма болгарских и советских друзей, но сувенир еще не был получен. Между тем Михаил Александрович уже знал о моем путешествии от своего сына Александра и, как только я появился в станице, связался со мной. В заключение последнего в тот вечер разговора по телефону его секретарь, Иван Семенович Погорелов, известил меня:
– Завтра утром в девять часов буду вас встречать у входа…
Вот так задача! По двум причинам я не был готов к встрече, которую ожидал так давно. Во-первых, мне хотелось увидеться с писателем после того, как я побываю в окрестных местах, связанных с его именем. Во-вторых, мне трудно было представить эту встречу «с пустыми руками», не прибавив ничего к коллекции сувениров писателя. Рано утром я снова побежал на почту узнавать, прибыла ли из Болгарии посылка на мое имя. Нет, ничего не было. Пришлось вернуться в гостиницу ни с чем. Я был готов уже с испорченным настроением отправиться к дому Шолохова, когда телефон в комнате зазвонил. Это был Иван Семенович:
– Сколько времени вы будете в нашей станице?
– До десятого сентября.
(Столько требовалось, чтобы вылечить растянутое сухожилие.)
– Отлично! Михаил Александрович предлагает встретиться за два дня до его отъезда.
Я почти обрадовался этой новой ситуации.
С утра до вечера по три раза ходил я на почту – посылки из Болгарии все еще не было и не было! Наконец, однажды, завидев меня, работница почты из окошечка «до востребования» обнадеживающе улыбнулась:
– Прибыла! Если это то, что вы ждете…
Да, это было то, что я ждал: сувенир из Габрово.
Нужно было справиться еще с одной задачей до встречи с Шолоховым – обойти окрестности, связанные с его жизнью. В этом отношении содействие райкома партии было весьма кстати. С сопровождавшим меня работником райкома мы отправились на родину писателя – хутор Кружилинский. Побывали в доме, где он родился, – в бедной сельской хате, построенной еще до первой русской революции. Только она была не на своем прежнем месте, а восстановлена на противоположном конце хутора. А там, где она была раньше, мы застали строительство.
– Что вы строите? – обратился я к рабочим.
– Музей, – ответил самый старший из них. – Он будет посвящен жизни и работе нашего знаменитого односельчанина Михаила Александровича, который прославил во всем мире нашу родную землю. Вот тут он родился, на этом месте был дом его отца, и мы гордимся, что имеем такого земляка…
Да, любят Шолохова в его родном хуторе. Нечего и говорить, что это заслуженная любовь.
В станице Каргинской сохранен в прежнем своем виде дом, в котором писатель жил с 1910-го по 1925 год. Он отмечен мемориальной доской с портретом Шолохова. Этот дом больше кружилинской хаты с соломенной крышей. Здесь как раз и начал развиваться тот сложный творческий процесс, который рано или поздно должен был восхитить мир неповторимым талантом, удивительным искусством.
Старая, уже покосившаяся постройка – такова сейчас школа, в которой прошла часть ученических лет Михаила Александровича. «Моя родная школа! Когда-то давным-давно я в ней учился грамоте…» Это слова Шолохова, слова благодарности и признательности. Знала ли маленькая станичная школа, что в ее стенах рождается ее будущая слава, что она станет знаменита благодаря творческому подвигу своего воспитанника? Конечно нет. Миша был таким же мальчиком, как и его сверстники, играл в те же игры, шалил вместе с ними… И все же было в раннем его детстве и нечто особенное, чего тогда не замечали окружающие, да и сам мальчик не предполагал,
что это были первые голоса пробуждающегося таланта, – необычайно развитая для его возраста любознательность, страстная любовь к природе и преклонение перед самобытным казачьим песенным творчеством.
