А над вершинами деревьев уже мутно побелевшее, рассветающее небо.
Отсюда мы начали наш путь уже по китайской земле.
И только здесь мы, наконец, по-настоящему познакомились с тайгой и ее жизнью. Мы вступили в места чрезвычайно глухие, по которым бродили лишь редкие охотники-зверовщики — мы видели несколько их пустующих фанз-зимовок — да женьшеньщики. Людей мы долгое время не встречали.
Поднимаясь всё выше на хребты, мы, в конце концов, достигли верховий ручьев и речек, текущих в сторону России. Здесь в оврагах лежал еще снег.
Еще выше началось заболоченное плато, покрытое низкорослым лесом. Мы были на вершине хребта и тут, найдя тропу, пошли по ней. Исток первого же ручья, вытекавшего из этого высоко расположенного болота, имел течение уже в сторону населенного Китая.
И обозначился спуск с хребта — мы вышли на хорошую, твердую тропу. Опять начался высокий, строевой, хвойный лес.
Еще раньше, идя по плато, мы несколько раз замечали лошадиные следы и недоумевали, откуда они тут могли быть. Попадались и следы человеческих ног.
И вот, после четырех дней блужданий по тайге, — первая встреча с людьми.
Я шел как раз первый, и вдруг из-за поворота тропы мне навстречу вышел человек и, увидев меня, отпрянул, крикнув что— то по-корейски, назад. Испугался и я от неожиданности и, тоже остановившись, закричал своим:
— Господа, люди!
Но кореец, сунув правую руку в карман, — все мы поняли значение этого движения, — уже двинулся нам навстречу; за ним показался второй, третий и затем низкорослая лошадка, через спину которой были перекинуты вьюки.
И целый караван начал движение мимо нас — не менее десяти лошадей. Ему сопутствовало до двадцати корейцев. Были тут и женщины, даже с грудными младенцами на руках.
Проходя мимо нас, все мужчины держали правую руку в кармане: не суйтесь, мол, с нападением — мы при оружии!
Мы поняли, что мимо нас проходил караван корейцев-контрабандистов, везущий в СССР спирт, сигареты и мануфактуру. Он уже наполовину миновал нас, как мы сообразили, что нам надо воспользоваться этой встречей, чтобы расспросить о дороге, узнать, далеко ли до первого селения, и купить табака, который у нас был уже на исходе.
И мы обратились с этими вопросами и с этой просьбой к угрюмо проходившим мимо нас людям.
Но никто из них не подумал и на секунду приостановиться. Молча или что-то бурча себе под нос на своем языке, они шли и шли, исподлобья оглядывая нас. Ни на один из наших вопросов мы не получили ответа.
Это нас, наконец, взбесило.
Мичман Гусев шагнул вперед, брезгливо, кончиками пальцев — буквально! — взял за плечо какого-то проходящего мимо корейского старца с козлиной седой бородкой и, надменно сюсюкая, крикнул:
— Тебя по-русски спрашивают, далеко ли до деревни?
Старец испуганно осел и завопил что-то, словно его хотели
резать. Вслед за тем он выхватил из кармана свою правую руку, но вместо револьвера, который мы ожидали увидеть, в руке этой всего-навсего оказалась безобидная корейская табачная трубка.
Караван остановился. Тайга огласилась воплями корейских «мадам» и их младенцев. К нам бежали, нас окружали.
Я обратил внимание на то, что хотя правые руки мужчин и не были теперь спрятаны в карманы, а не без угрозы подняты вверх, ни в одной из них револьвера не было.
Подбегая к нам и окружая нас, контрабандисты кричали:
— Что вам надо?.. Зачем трогаете старика? — и прочее
Почти все мужчины говорили по-русски, а некоторые полнее выяснилось, даже недурно.
Мичман Гусев разжал свои благородные пальцы и выпустил старца. Затем он обратился к корейцам с речью.
— Назад! — крикнул он. — Что за крик? Почему шум на всю тайгу? Вас режут? Международная вежливость требует, чтобы вы отвечали на вопросы, с которыми к вам обращаются русские белые офицеры, уходящие от большевиков!.. Трудно вам ответить, далеко ли до первой деревни?
— А, вы белые офицеры! — совершенно чисто по-русски переспросил один из корейцев. — Я тоже русский офицер…
— Ты… вы? — тут даже Гусев растерялся.
— Да, — невозмутимо ответил кореец. — Я — русский поручик. Я служил у Колчака, а потом в корейской роте у Хорвата. Видите ли, — продолжал он, — мы потому не хотели начинать с вами никаких разговоров, что по тайге всякий народ бродит… Вы могли быть бандитами, хунхузами…
Мы рассмеялись.
— Разве этот господин в ночных туфлях похож на хунхуза? — указывая на меня, спросил Степанов.
И, кажется, именно моя столь не подходящая для тайги обувь и убедила контрабандистов в том, что мы существа самые мирные из мирных. На некоторое время я стал предметом иронического внимания этих таежных путников. Они рассматривали меня, как некую диковину, переговариваясь друг с другом и улыбаясь. Это меня страшно разозлило, но что было мне делать: нош в карман не спрячешь!
Минут пятнадцать мы пробыли вместе, мирно беседуя с контрабандистами. И тут выяснилось одно чрезвычайно неприятное для нас обстоятельство: мы опять заблудились, выбрав в сети троп наиболее удобную для пути: тропа же эта вела не в сторону реки Суйфуна и, стало быть, городка Санчагоу, а куда-то в другое место. Нам, говорили корейцы, следовало теперь повернуть обратно, идти до пройденного нами разветвления троп и затем брать путь по тропе, идущей к западу.
Распрощавшись с контрабандистами, скоро покинувшими нас, мы сделали, как они советовали. Надо ли говорить о том, что мои спутники здорово побранили меня за забытый в Капитанской заимке компас, Антика же — за его полное неумение разбираться в таежной обстановке. Но что же было делать, как не снова начинать наш трудный марш.
И мы пошли.
Сутки пути, и мы снова на границе проклятого заболоченного плато, где находим нужную тропу и сворачиваем на нее. День, два, три пути, и мы, наконец, выходим на хожалую тропу со следами лошадиных копыт. Это, значит, тоже контрабандистский путь, но уже новый. И почти тотчас же мы встречаемся с караваном контрабандистов, следующим в сторону СССР.
Словом, несколько дней мы бродили по местам совершенно глухим и пустынным, пересекаемым лишь караванами контрабандистов. И на одной из ночевок Антик предложил нам следующее.
— Давайте, господа, засядем здесь этакими Соловьями-разбойниками!
— То есть? — удивились мы, не понимая предложения.
— Ну разве не ясно? Преградим одну из троп и будем брать процент с каждого проходящего каравана контрабандистов.
— Какой процент, дурья голова?
— Ну, дань, что ли. Мы, мол, охраняем вас от хунхузов, а вы нам за это платите.
