Дмитрий Долгушин - В. А. Жуковский и И. В. Киреевский: Из истории религиозных исканий русского романтизма

58

Подчас Киреевский был в состоянии, близком к унынию. «Душевные скорби ввергли его в бездействие, – сообщал тогда В. Ф. Одоевскому А. И. Кошелев, – он только и знает спать да есть, есть да спать» [Кошелев 1904, 205]. «Киреевского я не понимаю, – вторил ему М. П. Погодин в письме С. П. Шевыреву. – Лежит и спит; да неужели он ничего не надумывает. Невероятно».

И. В. Киреевский предлагал Пушкину страницы своего журнала для того, чтобы «высечь в нем Булгарина». Во 2 номере «Европейца» была опубликована сказка Жуковского «Война мышей и лягушек», которая легко читается как история «борьбы группы литераторов, близких к Пушкину, с Булгариным и его единомышленниками». По мнению Ц. С. Вольпе, в этой сказке кот Мурлыка – это Булгарин, крыса Онуфрий – Жуковский, Белая шубка – Киреевский, Бешенный хвост – А. С. Пушкин. А. П. Елагина идентифицировала себя с Прасковьей-Пискуньей [Фризман 1989, 500].

Тот факт, что издание журнала было составной частью более обширной программы деятельности И. В. Киреевского, находится вне поля зрения Л. Г. Фризмана, который считает, что «первые дошедшие до нас сведения о намерениях Киреевского относятся к началу сентября 1831 г.». На самом деле их можно обнаружить в письмах Киреевского из чужих краев, с этими намерениями, вероятно, были связаны и мечты, которыми делится Киреевский с Кошелевым и А. А. Елагиным в письмах 1826 и 1827 гг. Подробнее о программе «новиковствования» см. ниже, с. 205–206.

Публикатор письма В. Лазарев датирует его «после 22 февраля 1832 г.» [День поэзии, 69]. 22 февраля – день официального уведомления Киреевского о запрещении «Европейца». Но неофициально все было известно и определено по крайней мере еще за неделю до этого. Жуковскому незачем было писать такое письмо после 22 февраля. В то же время очевидно, что письмо Киреевского от 11 (или 14) февраля является ответом на это послание Жуковского [Фризман 1967, 121].

Жуковский считал нужным действовать и через московского генерал-губернатора кн. Д. В. Голицына. Для этого он послал Киреевскому рекомендательное письмо к князю.

Но и в деревне Киреевскому не жилось спокойно. Елагина сообщает Жуковскому о неприятностях от калужских властей по Долбину и просила защитить.

Имеется в виду письмо Жуковского императору Николаю [Гиллельсон, 120–122].

В 1818 г., когда их отношения перекипели он называет ее уже «милым товарищем старины». Об отношениях поэта с А. Н. Арбеневой см. с. 89.

Их бабушки – Наталья Афанасьевна Вельяминова и Варвара Афанасьевна Юшкова были родными сестрами.

Это письмо опубликовано в альманахе «День поэзии» [День поэзии, 70] с неточностями, поэтому приводим его текст по рукописи. По-видимому, ответом на него является письмо Н. П. Киреевской, хранящееся в РГБ: «Несравненный Василий Андреевич!

Примите душевную мою благодарность за Ваше о нас попечительное участие, наставления, ласку и снисхождение! все, все ценю в полной мере! и всем полезнейшим советам Вашим непременно последую! – Истинно боготворю Вас! и в Вас вижу единственного нашего благодетеля!.. Как горестно сказать Вам прости – на неопределенное время. От души желаю Вам всего лучшего и совершенного здоровья, прошу Вас, сохраните к нам чувства ангельской доброты Вашей и не забудьте

душею и сердцем

Вашу Наташу.

Вера просит Вашего воспоминания!

Прощайте! Несравненный ангел мой» [Киреевская Н. П. – Жуковскому, л. 1].

Через 4 года, летом 1838 г. Клаузен скончался. Сообщая об этом А. П. Елагиной, Киреевский писал о нем так: «Это был может быть единственный пример совершенно чистой честности, со всеми ее прекрасными убеждениями и даже суевериями» [Киреевский – Елагиной 30, л. 17].

В дореволюционных, а вслед за ними и в современных изданиях, это письмо предположительно датируется 1836 г. Между тем, датировка его должна основываться на времени посещения Авдотьей Петровной Петербурга по пути в Германию – май 1835 г.

Несмотря на это, 9 мая 1835 г. Жуковский поздравлял Киреевских: «Что делают наши отец и мать? Обними их за меня хорошенько и с новорожденным младенцем» [УС, 57], – просил он А.П. Елагину.

Ср.: Иак. 1, 2–5.

Показательно, что и другому любомудру, путешествовавшему тогда в чужих краях, – H. М. Рожалину – бросилась в глаза именно религиозная составляющая интеллектуальной атмосферы Германии [Рожалин].

«Близко знакомая с западными писателями и философами, она усвоила себе лучшие их стороны, а сама оставалась вполне православною христианкою, во всей широте этого слова, – вспоминает П. И. Бартенев. – Ум ее постигал разнообразные оттенки философских и богословских учений, но верность нашим церковным уставам не была для нее пустой обрядностью. До конца жизни, уже совершенно дряхлая и едва передвигавшая ноги, она однако всегда держала посты, посещала Божью церковь и в этом духе воспитывала детей своих» [Бартенев, 488]. Это свидетельство относится, конечно, к 1860–1870 гг. Авдотья Петровна написала иконы для иконостаса Варваринского придела церкви в Петрищево [Беэр, л. 64].

В этом отрывке из письма содержатся следующие цитаты и аллюзии: Притч. 23, 26; Ин. 14, 21; 1Ин. 5, 3; 1Тим. 3, 15; lKop.ll, 3; 12–13; Мф. 6, 33; Евр. 6, 19.

Об этом возрождении и о «паисиевской» традиции вообще см.: [Трифон (Туркестанов); Четвериков 1988в; Концевич; Павлович 1980; Игнатия (Петровская); Иоанн (Маслов); Иннокентий (Просвирнин) 1968; 1989; 1993; Лосский 1996; Смолич 1992; Экземплярский; Котельников; Криволапов; Борисов; Кучумов 2002] и др.

Славянское «Добротолюбие» издано в 1792 г. под покровительством митрополита Гавриила (Петрова), 2 и 3 издания – 1828 и 1832 гг., под покровительством митрополита Филарета (Дроздова).

Вообще, нужно помнить о том, что деятельность преп. Паисия не была чем-то одиноким в тогдашнем православном мире, она предварялась движением «колливадов», трудами упомянутых выше преп. Макария Коринфского (с ним преп. Паисий был знаком лично) и преп. Никодима Святогорца (см. [Василий (Кривошеин), 58–61]).