В июле По совершил неожиданное путешествие в Провиденс, в штате Род-Айленд, на которое ему пришлось одолжить у приятеля десять долларов. Путешествие было тайным, поэтому у Марии Клемм взять на него денег он не мог. По задумал нечто вроде свидания.
Будучи пьян, По проболтался, что «чертовски влюблен». Естественно, сообщать об этом жене он не намеревался. Дамой его сердца стала миссис Фрэнсис Осгуд, «синий чулок» от литературы. Она сочиняла стихи и рассказы для нью-йоркских газет и журналов. Высоко оценив «Фанни» Осгуд в лекции об американских поэтах, По затем встретился с ней в гостиной отеля «Астор» в Нью-Йорке. Позднее она вспоминала об этой встрече с преувеличениями, характерными для воспоминаний задним числом. «Я увидела гордо откинутую назад, прекрасную голову, — говорила она, — темные глаза, сверкающие электрическим огнем чувств и мыслей, особую, неподражаемую смесь любезности и высокомерия в выражении лица и манерах. Он приветствовал меня спокойно, серьезно, почти холодно…»
Видимо, от холодности вскоре не осталось и следа. Они стали обмениваться стихами, и По напечатал некоторые из стихотворений Осгуд в «Бродвей джорнал». Если то был роман, то роман самый публичный и широко разрекламированный. Но скорее всего, имела место дружба, нервные и неровные отношения двух литераторов, окрашенные тем пылом, с каким По искал женского участия и женской заботы. Помимо стихов они обменивались письмами, однако до нашего времени эти письма не дошли. Стихотворения По, посвященные Фанни, совсем не обязательно были вдохновлены страстной привязанностью. Одно из таких стихотворений «К Ф — С О — Д» и вовсе было написано для Вирджинии одиннадцатью годами раньше; другое — «К Ф.» — написано в 1835 году и посвящено «Мэри». По был не прочь перенаправить чувства в иное русло.
Нью-йоркский издатель Фрэнсис Осгуд вспоминал: «Когда она бывала у нас, то каждый раз приходил и По и проводил у нас весь вечер». Она обычно присутствовала на литературных собраниях, на которых и По теперь тоже был частым гостем. Еще один писатель вспоминал «детское личико Фанни Осгуд, залитое слезами под влиянием его [По] колдовских чар». Томас Данн Инглиш рассказывал, как «малышка миссис Осгуд совершенно по-детски… не сводит глаз с По». Очевидно, что По стал ее литературным кумиром, а он изо всех сил поддерживал Фрэнсис в ее идолопоклонстве. Однако ухаживания его приобрели излишне пылкий характер, и позднее миссис Осгуд вспоминала, что «отправилась в Олбани, а потом в Бостон и Провиденс, чтобы избежать встреч с ним». Она добавляла, что «он преследовал меня и писал мне, умоляя о любви». Все это смахивало бы на долгий и серьезный роман, если бы их отношения не развивались на глазах у мужа миссис Осгуд, художника Сэмюэла Осгуда. Скорее всего, то был всего лишь невинный флирт. К адюльтерам общество в то время не было столь снисходительно, даже в Нью-Йорке.
Когда Фанни Осгуд нанесла По визит в его доме в Нью-Йорке, она нашла его работающим над серией статей «Literati[30] в Нью-Йорке». По всегда писал на узких бумажных полосах, которые сворачивал в толстые рулоны, и он стал показывать их Фанни. Пришла его жена. «Иди сюда, Вирджиния, — запомнила его слова миссис Осгуд, — помоги мне!» Вместе они принялись разворачивать рулон за рулоном, пока «наконец не нашли такой, который казался бесконечным. Вирджиния со смехом пятилась в угол, держа рулон, тогда как муж стоял напротив». Миссис Осгуд спросила, кому посвящена столь длинная статья. «Только послушайте ее, — воскликнул По, — можно подумать, ее тщеславное сердечко ничего ей не подсказало!» Слащавость этого эпизода отнюдь не противоречит тошнотворно преувеличенным восхвалениям поэзии миссис Осгуд, которые публиковал По. В критике у него не было стойких принципов. Им повелевали личные страсти и вечное соперничество. Тот факт, что Фанни Осгуд навещала семейную пару, подтверждает наше подозрение, что в сексуальной связи Фанни и По не находились. Похоже, миссис По даже просила миссис Осгуд продолжать переписку с ее мужем, потому что их дружба помогала ему сохранять трезвость. По было приятно с Фанни Осгуд.
Знаменателен и портрет Фанни, каким его рисует По: «черные блестящие волосы, лучистые серые глаза — большие и удивительно выразительные». Точь-в-точь описание какой-нибудь из обреченных героинь его рассказов. Таким могло быть и описание его матери. Через четыре года Фанни Осгуд действительно умерла от чахотки. Неужели он заметил какие-то признаки — По был сверхчувствителен к такого рода вещам — и потому его и потянуло к Фанни?
Маргарет Фуллер, наиболее беспристрастная и умная из всех, писавших о По, верила, что его любовные отношения на самом деле были «полной страсти иллюзией, которой он развлекал себя, скорее сочиняя ее сам, чем подчиняясь искреннему чувству». Она полагала, что у него нет друзей и что он «прятался за выдуманным характером, облачаясь в него, точно в костюм». Возможно, что он и правда разыгрывал из себя Байрона ради своих обожательниц, оставаясь при этом глубоко несчастным и неуверенным в себе. По играл свою роль со страстью, заложенной в его собственной артистической натуре.
Летом 1845 года По время от времени работал над книгой стихотворений. Сборник «Ворон и другие стихотворения» должен был стать первым после 1831 года. Это была важная для По публикация, не в последнюю очередь потому, что он рассчитывал заработать на продаже тиража пятьсот долларов. Как всегда, его надежды не оправдались. По выбрал для книги тридцать стихотворений, среди которых были такие давние поэмы, как «Тамерлан» и «Аль-Аарааф». В предисловии автор заявил: «Не зависящие от меня обстоятельства не позволили мне сделать то, что я непременно сделал бы при условиях, более благоприятных. Для меня поэзия не цель, но страсть». К сожалению, критикам стихотворения не понравились, как не нравились и его рассказы. Книгу не покупали. И она стала последней прижизненной книгой стихотворений Эдгара А. По.
По заявил, что отказывается от алкоголя, от «мусора», как он сам называл спиртное, однако осенью уже снова начал прикладываться к бутылке. Он явно не умел просчитывать впечатление от своих поступков или поведения, и чтение в Бостоне подтвердило, как вспоминал один из критиков, начало его «падения». Его пригласили выступить в Бостонском лектории на торжественном открытии целой серии лекций. Предполагалось, что По завершит своим выступлением лекцию массачусетского политика Калеба Кушинга, прочитав новое свое стихотворение. Однако он «пятнадцать минут извинялся за то, что не будет читать полагающиеся в таких случаях нравоучительные стихи». По не писал нравоучительных стихов, для него поэзия и нравоучение были несовместимы. Единственным предметом поэзии он считал «прекрасное» — то есть «сверхъестественную», или «высшую», красоту.
Это он и попытался донести до бостонцев. Один из студентов Гарварда, присутствовавший на лекции, вспоминал, что По «постоял некоторое время с неуверенным видом перед аудиторией, а потом начал тонким, дрожащим и совсем не мелодичным голосом просить прощения у бостонской аудитории за свои стихи и всячески унижаться перед предполагаемыми критиками из числа слушающих его». Студент заметил также, что «такая чрезмерная робость и приниженность выглядят подчас какой-то оскорбительной грубостью». Другими словами, По нервничал и ожидал от аудитории худшего. Итак, он стал читать поэму «Аль-Аарааф», которую сочинил шестнадцать лет назад. Часть публики стала проявлять беспокойство, слушая эти написанные еще в юности стихи, так что По под конец вынужден был прочитать «Ворона». Но многие слушатели к тому времени уже покинули зал, громко хлопая стульями.
Вечер был не самым удачным, а потом «за бутылкой шампанского» По, в отместку, признался некоторым бостонским писателям и журналистам, что поэма «Аль-Аарааф» — юношеское произведение. Такая новость никого не обрадовала, а была сочтена оскорблением как лекторию, так и Бостону. Редактор «Бостон ивнинг транскрипт» Корнелия Уэллс Уолтер[31] сообщила о своем открытии, что поэма была написана, «когда автору еще не исполнилось двенадцати лет». Вероятно, По в очередном приступе фантазерства сам же это и выдумал. Мисс Уолтер пыхала негодованием и так и рвущимся из нее сарказмом: «Поэма, прочитанная перед литературным сообществом взрослых людей, написана мальчиком! Позор! По-зор!» По отплатил ей той же монетой. «В общем, нам следует извинить ее, — написал он. — Что мы и сделаем. Только заткнись, малышка!» Последние слова особо возмутили публику, как совершенно недопустимые и омерзительные.
Не стоит забывать, что По был южанином. Он был вирджинцем если не по рождению, то по склонностям. Ему не нравилась культура Новой Англии в целом и бостонская в частности; он одинаково презирал трансцендентализм и аболиционизм. По духу, если не по обстоятельствам жизни, По был настоящим южным джентльменом. Об этом говорят старомодная цветистость и мелодическая насыщенность его прозы. «Пора, — однажды написал По, — литературному Югу позаботиться о собственных интересах». Таким образом, в Бостоне он оказался в логове врагов.
