Когда 21 октября Петр Яковлевич Чаадаев в богатой коляске отправился в Троппау, он, конечно же, понимал возможность худых последствий своего путешествия, но надеялся, видимо, на лучший исход и потому не отказался от поручения. А по Петербургу вскоре пошли слухи, которые отразились в позднейших мемуарах. Так, Д. Н. Свербеев считал, что именно флигель-адъютантские вензеля маячили перед взором Чаадаева, когда тот собирался с непростым заданием в столь дальнюю дорогу. Того же мнения придерживался и болезненно неравнодушный к личности курьера Вигель: «Он (курьер. — Б. Т.) был уверен, что, узнав его короче, Александр, плененный его наружностью, пораженный его гением, приобщит его к своей особе и на первый случай сделает его флигель-адъютантом».
Петр Яковлевич хорошо понимал, что для благоприятных результатов короткого разговора с императором надобно торопиться. И он ехал, хотя и в богатой коляске, так же быстро, как и посланный несколькими днями раньше специальный фельдъегерь. Добравшись до Троппау, он остановился на квартире начальника канцелярии главного штаба А. С. Меншикова, слывшего либералом и атеистом и несколько лет назад сочувственно относившегося к проектам тайных обществ. Тотчас же доложили о прибытии курьера Александру I, который, чтобы не привлекать внимания, приказал ему явиться вечером во фраке. Не имея партикулярного платья, гвардейский ротмистр позаимствовал его у своего камердинера и в назначенное время предстал перед одетым в черный статский сюртук царем в узкой, освещенной свечами комнате.
Царь принял донесения и стал расспрашивать об обстоятельствах и подробностях происшествия. Курьер изложил причины и ход событий, передал устные сообщения Милорадовича и Васильчикова, рассказал о вздорных петербургских сплетнях, о проверке других полков и напрасных подозрениях в политическом бунте. Он сообщил также, что в настоящее время над первым батальоном производится суд, результаты которого будут представлены его величеству на утверждение. В остальных же полках никаких волнений не наблюдается, парады и учения идут своим чередом.
Выслушав курьера, царь, как передает свою беседу с Чаадаевым М. И. Муравьев-Апостол, спросил его сначала, смотрели ли иностранные посланники с балконов, когда вели отправляемые в Финляндию батальоны Семеновского полка. «Чаадаев отвечал: Ваше Величество, ни один из них не живет на Невской набережной. Второй вопрос: — Где ты остановился? — У князя А. С. Меншикова, Ваше Величество. — Будь осторожен с ним. Не говори о случившемся с Семеновским полком. Чаадаева поразили эти слова, так как Меншиков был начальником канцелярии главного штаба Его Императорского Величества».
Затем Александр I стал сокрушаться о происшествии, говорил Чаадаеву, что ему как бывшему семеновскому офицеру, вероятно, тяжело переживать случившееся, восхищался, несмотря на преступление, кротким поведением солдат. По его мнению, следовало бы найти более приличные формы обхождения с «государевой ротой», тогда в других ротах и батальонах сохранялось бы спокойствие. Но когда возмутились все три батальона, не оставалось делать ничего иного, как посадить их в крепость. Возмущение в его любимом полку, считал царь, задевает честь русской формы, подает дурной пример другим войскам на родине и в Европе, поэтому оставить его в прежнем составе было бы непростительной слабостью.
Перейдя к длинным рассуждениям о пагубных либеральных увлечениях современной молодежи, царь вопреки основному тону донесений и разъяснениям курьера, а также несколько противореча самому себе, стал высказывать подозрения в политической начинке солдатского волнения, считая почему-то главным виновником Н. И. Греча.
Последний в своих воспоминаниях говорил, что до семеновской истории он был «отъявленным либералом, напитавшись этого духа в краткое время пребывания во Франции… Да и кто из тогдашних молодых людей был на стороне реакции? Все тянули песнь конституционную». Видимо, песнь конституционная как-то отражалась на учебном процессе в гвардейских ланкастерских школах, которые при их создании сочувственно поддерживал Александр I и которыми управлял Н. И. Греч, что и вызнало такие серьезные обвинения. «Случилось так еще, — писал сам Греч, — что король прусский сообщил ему (царю. — Б. Т.) догадку свою о существовании в Швейцарии центрального комитета для возмущения Европы. Александр спросил у Чаадаева: «Знаешь ли ты Греча? — Знаю, Ваше Величество. — Бывал ли он в Швейцарии? — Был, сколько знаю, — отвечал Чаадаев по всей справедливости. — Ну, так теперь я вижу, — продолжал государь и прибавил: — Боюсь согрешить, а думаю, что Греч имел участие в семеновском бунте».
Курьер пытался разубедить царя относительно деятельности Греча и, как вспоминал Н. И. Тургенев, всю вину возложить на «абсурдное поведение» Шварца. Однако царь считал необходимым бдительно следить за управляющим ланкастерскими школами и его учениками, «будь то солдаты или маленькие девочки». Вообще Александр I был уверен, что подлинные вдохновители волнения находятся вне полка и принадлежат к тайным обществам, которые по имеющимся доказательствам, писал он Аркачееву, сообщаются между собою и «коим весьма неприятно наше соединение и работа в Троппау».
Более часа продолжалась беседа Петра Яковлевича Чаадаева и Александра I. Ее содержание представлено здесь, как уже отмечалось, на основании рассказов самого курьера, прошедших через сознание мемуаристов, а также переписки царя и высокопоставленных лиц. О чем еще «мог так длинно говорить гвардейский ротмистр со всероссийским императором? — спрашивает Жихарев и овечает: — Серьезная сущность и самая занимательная, любопытная часть разговора, который Чаадаев имел с государем, навсегда останутся неизвестными, и это неоспоримо доказывает, что и нем было что-то такое, чего пересказывать Чаадаев вовсе не имел охоты». Выводы Жихарева остаются в силе и по сей день. Последними словами царя, как передают авторы воспоминаний, были «Adieu, monsier le libéral»[6], a также напоминание о том, что «мы скоро будем служить вместе».
В Петербург курьер возвращался медленнее, нежели ехал в Троппау, и в середине ноября привез высочайшие распоряжения о расформировании лейб-гвардии Семеновского полка. «Сначала государь дожидался дополнительных известии с Чаадаевым, — писал начальник главного штаба П. М. Волконский, — получив же оные, тотчас решился на уничтожение прежнего состава полка…» Нижние чины распределялись по разным полкам армии. Офицеры за неумение предупредить случившийся беспорядок, который они безуспешно пытались исправить, также переводились в армейские полки, но с сохранением выгод гвардейских чинов. Семеновский же полк повелевалось составить из рот гренадерских полков.
