перед соревнованиями мороз ударил до -25 °C. Все уважающие себя конькобежцы во всей Москве успокоились и на следующее утро кто куда. А утром температура вдруг -19 °C. Соревнования должны состояться. Тут тренеры сели на телефоны, и всех, у кого были телефоны, оповестили, чтобы не вылететь из списка.
Однако в то время, это 1950–1951 гг., телефон был редкостью. Юра просто зашёл за мной, и мы поехали на стадион Буревестник. Тут в силу вступил другой спортивный закон. Если команда не полная, то какие бы не были результаты у её участников, она займёт место после команды, вышедшей в полном составе, а состав этот – не менее трех человек. И вдруг выясняется, что ни у одной команды нет полного состава. В нашей тоже одного человека не хватает.
Наш тренер сначала взялся за голову, а потом за меня. «Побежишь, у нас будет кворум, возьмем первое место по Москве». – «Не побегу! Я же не умею!» – «Стипендию не получишь». – «Всё равно не побегу». – «А это мы посмотрим. А ну, ребята, давайте его, раз – сняли ботинки, два – дали ему коньки, три – надели на ноги и зашнуровали, четыре – покатили его на старт».
Конечно, их было трое, и все – спортсмены, и они вынесли меня на старт. Всё честь по чести, дали выстрел, меня толкнули, и я поехал, последним, на 5000 метров, т. е. на 12 кругов вокруг стадиона. День зимой короткий и катился к закату, туда же катился и я.
На поле, с одной стороны, стояли судьи, они по правилам должны стоять, пока не пробежит последний участник. Я ехал, и они при -19 °C высказывали мне всё, что думали о моей конькобежной форме в весьма образных выражениях. С другой стороны поля стоял наш тренер. Он уже понял, что стращать меня бесполезно, и перешел на другой уровень идеологического воздействия: «Слушай, ты понимаешь, что ведь ты станешь чемпионом Москвы, если хотя бы доедешь и не сойдёшь!»
В какой-то момент мне вдруг захотелось стать чемпионом, и я решил – доеду. Я мобилизовал свою волю и физические резервы, а они-то оказались немалыми. Темнело. Судьи начали обсуждать в весьма спортивных выражениях уже мою личность. А тренер только и повторял: «Молодец. Держись – чемпионом будешь и дополнительную стипендию получишь».
Вот так, благодаря Воле, я победил и стал чемпионом Москвы в 1-й группе вузов по конькобежному спорту. Дали мне двойную стипендию и грамоту. А тренер меня расцеловал и освободил от всех занятий по физкультуре до конца семестра.
Я понял, что если собрать Волю – то можно решить любую проблему, и это открытие тут же пришлось применить на практике.
Я очень любил петь. Голос у меня сильный – очень. Но со слухом хуже.
В нашей компании из 5 близких друзей-студентов один был с тонким музыкальным слухом – это Боря Тарнижевский. Он знал все песни и всегда был запевалой.
Но когда в хор с энтузиазмом включался я, он вдруг останавливался и объявлял: «Сашка, перестань орать, ты знаешь, я из-за тебя потерял мелодию». Приходилось мне подпевать тихо-тихо, и это при моем-то полноценном голосе!
Опять же очень я любил туризм. Были тогда такие замечательно организованные походы-маршруты. Особенно я любил ходить с группой в 20 человек через Кавказский хребет к пляжам Черного моря. Красота – сначала горы, снега, перевал из Европы в Азию; потом горные реки, минеральные источники, виды, и потом теплое Черное море.
Но вот в этих походах каждая группа должна давать 2 концерта самодеятельности на турбазах. Первый – на предперевальной базе и второй заключительный концерт – на послеперевальной базе. Собиралось на этих базах по 4–5 групп, т. е. до 200 человек, и приходили слушать все местные парни.
Меня все время ставили на какие-то обидные подсобные роли, что-то там поддержать. Я решил – подготовлю сольный номер. Буду петь. Мобилизовал Волю и разум, между прочим, тоже.
Вышла в то время хорошая песня «Держись, геолог» и пластинка с исполнением этой песни каким-то оперным певцом с удивительными переливами. Вот эту пластинку я и прокрутил, повторяя за певцом каждую ноту не менее 150–200 раз. Ведь даже собак учат петь.
Вы знаете – получилось не хуже, чем у того певца, ведь голос у меня был, а слух я у него позаимствовал. На предперевальной базе я спел под аплодисменты. Всё бы хорошо, но в группе у нас оказался профессиональный музыкант и певец.
Он тоже сразу оценил качество моего пения. «Слушай, – говорит, – ты в каком хоре в Москве работаешь? А знаешь, это здорово, у тебя как раз к моему второй голос. Слушай, мы на послеперевальной базе такой дуэт закатим!» На мои уверения, что я вообще не пою, он заявил: «Кончай саботаж, я же слышал, как ты поешь. Давай репетировать песню „Березы“». Я отказался. «Ладно, – сказал он, – я же вижу, ты и без репетиции со мной споешь».
О том, что я не пою, никто не поверил. На послеперевальной базе меня взяли и вытолкнули на сцену вместе с ним. Он сел за рояль и запел эти самые «Родные березы». Делать нечего, я тоже запел. В первом же куплете он потерял мелодию. Во втором куплете он пытался то под меня подделаться, то один петь, но не выдержал и после второго куплета встал и ушёл со сцены. За ним и я ушёл. Под бурные аплодисменты и восторг всего зала – слушатели восприняли наше выступление как лучший юмористический номер. Опять победа, и всё благодаря Воле.
Глава 7
Госторгинспекция и редакция «Известий»
1952–1954 годы
Проблема кем быть не исчезла, и это при том, что в 1952 году была жестко обеспеченная система распределения выпускников вузов.
Нас с Борей Тарнижевским распределили в «Московскую государственную инспекцию по торговле в г. Москве», и мы стали государственными служащими – гвардией министра торговли. Дополнительно к знаниям сельской и студенческой жизни пришлось познакомиться с жизнью чиновничества, что значительно пополнило мой жизненный опыт. Мне пришлось знакомиться с некоторыми чертами психологии человека.
Торговые работники не менялись и, очевидно, не будут меняться тысячелетия. Они воровали и будут воровать или обманывать при ПЕРВОЙ ВОЗМОЖНОСТИ.
В задачи Госторгинспекции входило уменьшение этих возможностей в социалистической торговле. Возможности для хищения создавала наша бюрократия бесконечным количеством удивительных постановлений.
Так, выяснилось удивительное соотношение. Все рыбные магазины и отделы выписывали в соотношениях на 10 бочек каспийской тюльки только одну бочку балтийской кильки, а в продаже
