У нее ломило в висках: надо было, не надо было! Какое это все сейчас имеет значение?
Память настойчиво возвращала к событиям страшного дня. Как они неслись в пролетке по пустынным улицам, как за спиной стреляли. Как лежали потом запорошенные мучной пылью в полутемном сарае на груде набитых мешков, глядели в распахнутые ворота. Нечем было дышать, пахло свежепомолотой пшеницей, мышами. Мельница не работала, подкупленный арендатор объявил накануне, что будет менять приводные ремни. Снаружи было тихо, курлыкала вода под плотиной.
Спустя короткое время, за стенкой послышался скрип колес по песку, голоса.
— Они, кажется! — спустила ноги с мешков Александра Адольфовна. Отряхнула платье, пошла к выходу.
У нее сжалось от предчувствия сердце: в сарай вошли Виктор, Ваня Пулихов и Константин.
— А где же товарищ Мастеровой? — спросила в недоумении Катя.
— Оставили.
Виктор поправил за поясом револьвер, опустился на край мешка.
— Что значит, оставили?
У Кати сорвался голос.
— Оставили. Смысла не было брать. Кровью истекал, не довезли бы живым. А так в больницу повезут, будут спасать. Им свидетель нужен.
— Вы бросили раненого товарища? — закричала Катя. — Вы, хваленый экспроприатор!
— Успокойтесь, барышня, — Виктор тянул из кармана пачку папирос.
— Не смейте так меня называть! — кричала Катя. — Я вам не барышня, а соратник по борьбе! Отвечайте немедленно: почему вы оставили в руках полиции члена группы? Не попытались спасти? Имея оружие на руках? Бомбу?
— Я все объяснил, говорить больше не намерен! — Виктор бросил на пол нераскуренную папиросу. — Задача сейчас, — повернулся к Александре Адольфовне, — вывезти деньги. Лучше всего по частям. Мужчины за пазухой, женщины в сумках… Этот мусор в воду! — показал на кожаный мешочек с драгоценностями в руках Вани Пулихова. — Не сумеем продать, засыплемся.
Ночь с Виктором они провели здесь же, на мельнице. Лежали одетые на голых лавках, застеленных жесткой кошмой, не прикоснулись друг к дружке. Она не могла уснуть, била под платьем прыгавших блох, чесалась. Томила тоска, хотелось домой, к маме. Прижаться к теплым ее коленям, смотреть, как мелькают спицы в ее руках, как гоняет по полу раскручиваемый моток веселый котенок Дарка, клюет носом Лея, читает вслух на сон грядущий главу из Торы отец.
К полудню следующего дня за ними заехал в своем экипаже Парфианович, повез кружным путем на запасной путь товарной станции, к готовящемуся отойти составу, груженному торфом.
Посидели какое-то время внизу насыпи, побежали по условному сигналу (высунувшаяся в вагонном окне рука со шляпой) к прицепленному в хвосте техническому вагону.
Мастерская-лаборатория на колесах члена минского народнического кружка Мечислава Фодиевича Парфиановича, заведовавшего ремонтом весов на линии Московско-Брестской железной дороги, была ценнейшей находкой для революционеров края. Пользуясь предоставленными ему правами, инженер-путеец перевозил в своей кочевой кибитке запрещенную литературу, оборудование для подпольных типографий, преследуемых полицией товарищей.
Ехали среди нагромождения механизмов, ящиков с запчастями, к зарешеченным окнам не подходили. «Гомель!» — объявлял очередную станцию Парфианович. Исчезал ненадолго, возвращался, затаскивал в вагон судки с едой и чайник с кипятком. Черпали ложками из судка битки с кашей, запивали свежезаваренным чаем из кружек.
— У меня, друзья, — опускал в кружку кусок колотого сахара Парфианович, — колесная болезнь. Не спится дома, хоть убей. В дороге сплю как агнец небесный, а в спальне на кровати, ни в одном глазу. Хожу часами, как лунатик, в палисаднике сижу. Жена смеется: может, нам, говорит, колесики на ножках кроватных приделать, кататься по квартире?
Товарняк часами простаивал на станциях, загонялся в тупики. Вагон отцепляли, возили из конца в конец, цепляли к новому составу. Гудел прощально паровоз, трогались в путь. «Горностаевка!»… «Чернигов!»… «Нежин!» — объявлял Парфианович.
В Киеве простояли полдня, проехали Жмеринку, с которой началось их странствие по югу России. День, ночь, битки с кашей, чай из кружек, вагонная одурь. Кодыма, Бирзула, безымянные полустанки. На одиннадцатые сутки, помятые, с закопченными лицами, они спустились со ступенек на черный от мазута гравий станции Одесса-товарная.
— Успеха, товарищи! — помахал с площадки рукой Парфианович. — Адрес вы знаете. Если что-то не так: заминка и прочее, возвращайтесь в вагон. Я здесь простою минимум до пятницы.
«Я жил тогда в Одессе пыльной:
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице веселой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек, и молдаван тяжелый,
И сын египетской земли,
Корсар в отставке, Морали».
А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»
Одесский обыватель, вышедший погожим летним утром 1905 года за калитку, чтобы сесть за углом в набитый до отказа вагон конки, уплатить за билет, проехать три остановки, прошагать до станции «канатки», подняться в движущейся кабинке на Николаевский бульвар, приподнять по привычке шляпу, проходя мимо задумчиво глядящего вдаль Дюка на постаменте, двинуться, вдыхая прохладный бриз с моря, по направлению к Пассажу, раскланиваясь со знакомыми, размышляя при этом, на чем сегодня остановиться: чашечке кофе у Фанкони или кружечке-другой холодного жигулевского в «Гамбринусе» — рядовой этот обыватель, непременная часть фланирующей публики, заполнявшей набережную и центральные улицы города, крутил головой, ловя себя на мысли, что не чувствует привычного настроения, сопровождавшего его прежде в субботние часы праздного ничегонеделания, о которых мечталось на протяжении недели. Не та Одесса, не та! И Россия не та! Кошмар что творится вокруг: редкий день без происшествий! Стачки, забастовки, патлатые студенты орут с трибун, мастеровые шастают по улицам с плакатами. «Даешь восьмичасовой рабочий день!» «Буржуи — кровососы!» «Царя Николашку — под зад коленом!» Содом и Гоморра!
Газет хоть не открывай. Анархисты — когда такое было, скажите? — стреляют средь бела дня в городского голову Нейдгарта, ранят главного полицмейстера, мечут бомбы в купеческие лавки, в магазины, нападают на состоятельных горожан. Грабят почище профессиональных бандитов — лавки, ссудные кассы, богатые дома. Мало нам было собственных смутьянов, так нате вам: прибывает, по слухам, не сегодня-завтра в Одессу этот самый крейсер со взбунтовавшейся командой, «Потемкин». Мясо на обед им, видите ли, пришлось не по вкусу: унюхали запашок. Капитана убили, офицеров поарестовывали! А? Где мы находимся, можете ответить? В Африке? На Огненной Земле? Кончится это когда-нибудь, я вас спрашиваю, или нет!
