— Кто идет? Кто там? Это ты, Марсель?
— Это беглый каторжник.
— Что ты здесь делаешь? Воруешь у нас? Думаешь, у нас есть что-то лишнее?
— Нет, я нуждаюсь в помощи.
— За плату или за спасибо?
— Заткнись, Филин!
Три тени выходят из хижины.
— Подойди сюда, но медленно; наверное, ты и есть владелец ружья. Если оно при тебе, положи его на землю, здесь тебе нечего бояться.
— Да, это я, но ружья при мне нет.
Я приближаюсь к ним. Темно, и я совершенно не различаю их лиц. По своей глупости протягиваю им руку, но ее никто не касается. Позже я понимаю, что здесь не принято пожимать руку чужому: они не хотели заразить меня.
— Войдем в хижину, — говорит Филин. Комнату освещает масляная лампа, которая стоит на столе.
— Садись.
Я сажусь на соломенный стул без спинки. Филин зажигает еще три масляные лампы и одну из них ставит на стол передо мной. Запах, издаваемый кокосовым маслом коптилки, ужасен. Я сижу, а пятеро хозяев стоят. Их лица мне все еще не видны. Мое лицо освещено, потому что оно находится на уровне коптилки, и это именно то, чего они хотели. Голос, приказавший Филину заткнуть глотку, произносит:
— Угорь, сбегай в зал и спроси, хотят ли они, чтобы мы его привели. Быстро возвращайся с ответом — главное, согласен ли Тоссен. Здесь мы не можем предложить тебе даже попить, разве что ты согласен пить яйца.
Он ставит передо мной плетеную корзину, полную яиц.
— Нет, спасибо.
Один из них садится справа от меня, очень близко, и лишь тогда я впервые вижу лицо прокаженного. Это ужасно, и я делаю отчаянное усилие, чтобы не отвернуть голову и не выдать свое отвращение. Нос съеден начисто: осталось лишь отверстие посреди лица. Подчеркиваю: не два отверстия, а одно, величиной с двухфранковую монету. Съедена так же правая часть нижней губы, и через щель можно увидеть три желтых длинных зуба, упирающихся в верхнюю челюсть. У него только одно ухо. Он кладет забинтованную правую руку на стол. Двумя единственными пальцами левой руки он держит толстую сигарету, которую сделал, наверно, сам — она зеленого цвета. У него осталось только левое веко. Начинаясь у правого глаза, лоб пересекает глубокая рана, которая доходит до серых спутанных волос. Хриплым голосом он говорит:
— Мы тебе поможем, парень, я не хочу, чтобы ты стал таким, как мы.
— Спасибо.
— Я Жан Бесстрашный. Родом из пригорода Парижа. Когда я прибыл на каторгу, я был красивее, здоровее и сильнее тебя. Видишь, во что я превратился за десять лет?
— Тебя не лечат?
— Лечат. Я чувствую себя много лучше в день, когда получаю укол растительного масла. Смотри, — он поворачивает голову и показывает мне левую часть лица, — сохнет с этой стороны.
Волна жалости накатывается на меня, и я делаю движение, чтобы дотронуться в знак дружбы до его левой щеки. Он подается назад и говорит мне:
— Благодарю тебя за твое желание прикоснуться ко мне, но никогда в жизни не притрагивайся к больному, не ешь и не пей из его посуды.
Я вижу лицо только одного прокаженного: у этого человека оказалось достаточно мужества показать свое лицо. На пороге стоял маленький человечек.
— Где этот парень? Тоссен и остальные хотят его видеть. Ведите его в Центр.
Жан Бесстрашный встает и говорит:
— Иди за мной.
Мы шагаем в ночи: четверо или пятеро впереди, я рядом с Жаном, остальные за нами. Через три минуты мы подходим к краю площади, немного освещенному лунным светом. Это плоская вершина острова. Посреди ее — дом. В двух его окнах виден свет. У дверей около двадцати человек ждут нас. Мы идем к ним. Когда мы подходим к двери, люди расступаются, чтобы дать нам пройти. Это прямоугольный зал длиной метров десять и шириной — четыре; в зале камин с пылающими поленьями, обложенный четырьмя огромными камнями одинаковой высоты. Зал освещен двумя керосиновыми лампами. На табуретке сидит человек неопределенного возраста с белым лицом. Позади него, на скамье, сидят пятеро или шестеро. У него черные глаза. Он обращается ко мне:
— Я Тоссен-корсиканец, а ты, наверное, Бабочка?
— Да.
— Слухи на каторге распространяются очень быстро. Куда ты девал ружье?
— Бросил его в реку.
— Где?
— Напротив больничной стены, в том месте, где мы ее перепрыгнули.
— Значит, его можно найти?
— Думаю, да — в этом месте неглубоко.
— А тебе откуда это известно?
— Я вошел в воду, чтобы перенести раненого товарища в лодку.
— Что с ним?
— Сломал ногу.
— Как вы его лечите?
— Наложили шину из веток.
— У него сильные боли?
— Да.
— Где он?
— В лодке.
— Ты сказал, что пришел за помощью. За какой помощью?
— Мне нужна лодка.
— Хочешь, чтобы мы дали тебе лодку?
— Да. Я заплачу.
— Хорошо, я продам тебе свою — это замечательная лодка. Совершенно новая, я угнал ее на прошлой неделе в Албине. Это не лодка, а настоящий покоритель океанов. Там не хватает только дна, но его мы поставим за два часа. В ней все, что нужно: руль, деревянная мачта, багор длиной в четыре метра, новый парус. Сколько ты предлагаешь?
— Назови цену ты, я не знаю, сколько такая вещь стоит.
— Три тысячи франков, если у тебя водятся такие деньги. Если нет, принеси ружье, и в обмен на него я дам тебе лодку.
— Нет, я предпочитаю платить.
— Хорошо, дело сделано. Клоп, подай кофе.
«Клоп» — карлик, который пришел за мной — подходит к полке над камином, берет новый блестящий котелок, вливает в него что-то из бутыли и ставит котелок на огонь. Через минуту он снимает котелок с огня и разливает кофе по чашкам, которые стоят возле камней. Тоссен нагибается и передает чашки тем, кто стоит позади него. Клоп подает и мне чашку, говоря:
— Пей без страха. Эта чашка предназначена для гостей. Ни один из больных ею не пользуется.
Я, беру чашку и пью, потом ставлю ее на колено. И тут я замечаю, что к чашке прилеплен палец. Не могу сообразить, в чем дело, но тут слышится голос «Клопа»:
— Смотри, снова потерял палец! Куда, черт побери, он провалился?
— Вот он, — говорю я и киваю в сторону чашки.
Клоп отрывает палец, бросает его в огонь и возвращает мне чашку, говоря:
— Ты можешь пить, — у меня сухая проказа. Я распадаюсь на части, но не гнию. Я не заразен.
До меня доносится запах жареного мяса. Я думаю: это, конечно, палец. Тоссен обращается ко мне:
— Тебе придется провести здесь весь день. Вечером будет отлив. Предупреди своих друзей и раненого внесите в хижину. Лодку потопите. Никто не сможет тебе помочь, и ты, конечно, понимаешь почему.
