Мейерберг в целом весьма негативно оценивал русскую жизнь. Она ему не просто не нравилась: он испытывал к России и русским стойкие чувства неприятия. Не имеет значения, приехал ли он с подобными русофобскими предубеждениями или приобрел их за время своего пребывания в Московии, но факт остается фактом: для него Россия страна «дикарей», «рабов» и каких-то моральных уродов.
Конечно, он не доходил до такой низости, до какой опустился прибывший на Русь чуть позже Мейерберга голландский «негоциант» Николаас Витсен (1641–1717). Имевший степень «доктора права», он вел дневник, который пестрит оскорбительными определениями применительно к русским: «скоты», «свиньи», «тупые скоты», «одиоты», «рабы» и т. д.[112] Ясное дело, что ничего примечательного, чистого, созидательного подобные Витсену вояжеры, кстати сказать, ни единого слова не понимавшие по-русски, разглядеть на Руси были не в состоянии. Да и не привлекало их это. Подобных визитеров в «мире дикарей» интересовала только карманная выгода.
Посол Императора «Священной Римской Империи германской нации» Леопольда I Августин Мейерберг до прямых облыжных грубостей в своих записках не доходил. Однако суть дела это меняло плохо, а точнее говоря — не меняло вовсе. Он умудрялся видеть только неприглядное и неприятное, абсолютизировал случайные эпизоды, и запечатлевал на страницах повествования как бесспорную картину повседневности слухи, сплетни. По его словам, русские — «прирожденные пьяницы». Они «пьют, не поцеживая сквозь зубы, как курицы, а глотают все глоткой, точно быки и лошади, да и никогда не перестанут пить, пока не перестанешь наливать. В кабаках пьянствуют до тех пор, пока не вытрясут мошну до последней копейки… От этой заразы не уцелели ни священники, ни монахи».
Мало того. Русские еще и прирожденные разбойники. По словам Мейерберга, «в Москве не рассветет ни одного дня, чтобы на глаза прохожих не попадалось множество трупов убитых ночью людей»[113]. В общем, Московия — сплошь мрак, что невольно вызывало сочувствие к тем «образованным», «утонченным» и «изысканным» путешественникам, кого судьба отправляла в пределы Русского Царства. Если поверить сказителям, то кругом — толпы пьяных мужчин и женщин, упившиеся до бесчувствия и валяющиеся на улицах и в канавах «московиты», священники и монахи, еле державшиеся на ногах от возлияний, дикие бытовые нравы, горы трупов, разбросанных по всей Москве! Ужас, да и только.
Конечно, все это — натяжки, сплетни и откровенные инсинуации. На Руси было немало темного и неприглядного.
Об этом надо прямо говорить; об этом всегда звучали обеспокоенные голоса и на Земских и Церковных соборах; об этом думали Цари и их приближенные. Издавались указы и распоряжения, направленные на искоренение пороков и укрепление моральных устоев. Павел Алеппский справедливо свидетельствовал, что архиереям и монахам категорически запрещалось употреблять спиртное, и за это предусматривались разнообразные беспощадные кары, так подобный поступок считался грехом — «хуже прелюбодеяния»[114].
Реальная жизнь на Руси никогда не была столь ужасающей, каковой ее изображали заезжие западноевропейские описатели. Пьянство процветало в Москве в одном месте за городской заставой, называемом Кокуй (Кукуй) на реке Яузе. Так называли слободу, заселенную иноземцами (главным образом немцами) еще со времени Иоанна Грозного. Нравы, царившие там, не имели ничего общего с русскими национальными обычаями. Пьянство и разврат там считались делом обычным. Почему многие русские сторонились этого района, как чумы, а обителей его считали «погаными». У москвичей даже существовало выражение, применительно к нелюбимым иностранцам: «Кыш на Кокуй!».
Кстати сказать, существует одно свидетельство, принадлежащее упомянутому выше датчанину Андрею (Андреасу) Роде: это — «русский дневник» за несколько месяцев 1659 года. Тогда Роде, в качестве секретаря датского посольства, находился в Москве. Так вот, датчанин зафиксировал конкретные случаи пьянства, разгула и разврата в среде обитателей Кокуя.
Единственный, кто на Руси удостоился от Мейерберга похвалы, был Царь Алексей Михайлович, которого называл «замечательным человеком». Этот монарх был наделен несомненными душевными и нравственными добродетелями, что было весьма удивительно, учитывая, что правил-то он в «дикой» стране. «Хотя он иногда и предается гневу, как и все замечательные люди, одаренные живостью чувств, однако ж он никогда не позволяет себе увлекаться дальше пинков…» — заключал австрийский посланник[115].
Царь, имея неограниченную власть над своими подданными, казалось бы, мог казнить и уничтожать, всех ему неугодных. Однако этого не происходило; ни о каких казнях по царской прихоти Мейерберг, как и другие иностранцы, не слышал. И что особенно удивительным казалось пришельцам из Европы, так это то, что Монарх не «покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь». В знакомых же Мейербергу странах было совсем иначе: там сильные мира в борьбе с неугодными сплошь и рядом прибегали не только к лишению человека свободы, но и почти немедленно присваивали его имущество…
При чтении записок Мейерберга, Витсена и некоторых других визитеров неизбежно возникают вопросы, так сказать, предметного порядка. Если русские чуть ли не сплошь «тупицы», «пьяницы» и «разбойники», то кто же строил огромное царство, воздвигал чудной красоты храмы и монастыри, созидал города и крепости, кто растил хлеб? В конце концов, кто на протяжении веков одерживал победы над пришельцами из пресловутой «Европы» — немцами, шведами, поляками, которые веками лезли и лезли в эту «дикую Московию»? Странное дело, но обо всем этом в сочинениях западных авторов не говорится вообще.
Кстати сказать, в Западной и Центральной Европе в XVII веке потребляли алкоголя куда больше, чем в России, хотя бы потому, что почти полгода на Руси соблюдались строгие Посты — большие и малые. Четыре великих — Пасхальный («Великая четыредесятница»), Петров, Успенский, Рождественский (Филиппов), длившиеся по несколько недель. Кроме того, существовали обязательные однодневные Посты — по средам и пятницам. Всякие алкогольные возлияния в эти недели и дни были категорически воспрещены.
На Западе же, даже в католических странах (протестанты вообще не знали никаких постов), церковной аскезе редко кто следовал; там можно было «дружить с Бахусом» каждодневно.
Только в редчайших случаях иностранцы признавали «паритет» Запада и России в отношении пьянства. Англичанин Самуэль Коллинс, служивший несколько лет лекарем при дворе Алексея Михайловича, в этой связи заметил, что «пагубные последствия пьянства, болезни, свойственно не России одной, но и Англии»[116]. Как говорится, и на том спасибо! И последняя небольшая смысловая ремарка: эпитет «пьяница» в массовом сознании оставался на Руси ругательным вплоть до крушения Самодержавной Монархии в 1917 году…
