Надо сказать, что он был не далек от истины. Армия уходила в беспорядке. Бросая орудия, бросая боеприпасы. Мосты через горные реки частью оказались нетронутыми — и благодарные австро-германцы преспокойно перешли по ним. Голодные итальянские солдаты, отступая, громили хлебные лавки и продовольственные склады. Никакие убеждения и увещания не действовали. Некий священник пытался уговорить солдат вернуться на позиции.
«Мы идем домой… война окончена… К рождеству все будут дома», — отвечали они ему.
«Эти канальи хотят мира любой ценой», — записал свидетель отступления, офицер, настроенный, видимо, не слишком радикально.
Проходя по улицам прифронтовых местечек, солдаты кричали: «Эй, буржуйчики, война окончена, идите на Триест сами!»
В последние дни отступления штабная автомашина, в которой ехали генерал Кадорна с адъютантом, натолкнулась на толпу солдат, уходящих с фронта. Их, должно быть, было много тысяч. Это были солдаты, одни солдаты, без офицеров. Впрочем, и без оружия. Без знаков различия. В руках у них были палки, пастушеские посохи. Многие покуривали трубки. И казалось, что они только что покинули до смерти осточертевшую им работу и вот теперь мерным шагом и со спокойной совестью возвращаются домой. Отряды, еще сохранившие военный строй, проходившие под командой офицеров, вызывали у толпы беглецов взрывы гнева. Отступающих в порядке подозревали в том, что они собираются продолжать войну. Им кричали: «Изменники, штрейкбрехеры, мы заключили мир — о войне нет больше речи!»
Австро-германские части входят в Удине. Это происходит 28 октября. А накануне из Удине эвакуировалась ставка Кадорны. Делать нечего — еще немного, и будут окружены новые участки итальянского фронта, и вот генерал Кадорна отдает приказ об отступлении трех других армий (первой, третьей и четвертой). Нужно было спасать все, что еще можно было спасти. А в Милане и в Риме распространялись уже упорные слухи о том, что король готов отречься от престола. В правящих кругах серьезно обсуждалась возможность революции. Когда у Джолитти спросили, что он думает о сложившемся положении вещей, старый политикан ответил: «Будет ли революция!.. Если рабочие поднимутся, король может отречься от престола и передать герцогу Аоста честь заключения сепаратного мира». Но подобная перспектива совершенно не устраивала страны Антанты. Английская охранка мобилизовала всех своих небескорыстных друзей в Италии (и в первую очередь — Муссолини). И Муссолини приказал своим людям, чтобы они проучили всех, кто решится участвовать в антивоенных демонстрациях на улицах Милана. Он выразился даже еще резче — его люди готовы «разбить головы» всем противникам войны.
И вот наступает день, когда итальянские войска переходят реку Пиаве. Австрийцы не стали форсировать Пиаве. Наступление их выдохлось. И 15 ноября они сами объявили, что наступление окончено. Но можно ли удержаться на Пиаве? Этот кошмар мучил итальянское командование. Генералы серьезно сомневались в том, что им удастся удержаться на новом рубеже. Относительно настроений солдатской массы они после всего происшедшего не могли уже питать никаких иллюзий. Дни Капоретто и были днями наибольшего в войну обострения революционного кризиса. Исполинский революционный заряд, революционный потенциал, который несла в себе усталая от войны и разгневанная солдатская масса, мог быть превращен в действие, мог вызвать революционный взрыв. Но взрыв этот в те дни еще некому было возглавить. В руководстве социалистической партии не было единства и не было человека, который мог бы взять инициативу в свои руки. Но все-таки вопрос о возможности непосредственной борьбы пролетариата за власть был впервые поставлен именно в те дни, в ноябре семнадцатого года, когда до Италии докатилось эхо залпа «Авроры». И поставили этот вопрос два человека — инженер Амадео Бордига и журналист Антонио Грамши.
Это было в дни Капоретто! Социалистическая партия предполагала провести свой чрезвычайный съезд в Риме. Однако это было запрещено правительством. Тогда решили провести съезд во Флоренции. Провести тайно.
Но организационный комитет совершил непростительный промах. Первое заседание решено было провести прямо в помещении социалистической федерации.
Трудно сказать, на что рассчитывали флорентийские конспираторы, но только вместе с делегатами (а их было человек сорок всего) явилась целая орава карабинеров и полицейских.
Делегатам было предложено поговорить с префектом. Префект Флоренции заявил, что закроет заседание после полуночи.
До полуночи времени было достаточно, и делегаты решили обсудить положение.
Присутствовали Серрати, Ладзари, Фортикьяри, Кароти, Грамши и Бордига, не говоря о лицах, менее заметных в партии.
Совещание это было поневоле краткосрочным, почти молниеносным. Но это было первое появление Грамши и его грядущего антагониста — Бордиги, так сказать, на всеитальянской трибуне, первая их акция в масштабах страны.
Запомним дату флорентийского совещания — 18 ноября 1917 года.
А пока вернемся к дням Капоретто, Результаты наступления были сокрушительными. Австро-германцы продвинулись на сто двадцать километров. Потери итальянской армии были громадны. Она потеряла 300 тысяч одними только сдавшимися в плен. Французы и англичане явно всполошились. И было отчего! На итальянский фронт прибыл французский главнокомандующий генерал (будущий маршал) Фош. Прибыл также английский генерал Робертсон. Но дело не ограничилось одними только военными, хотя бы и в самых высоких чинах. Италию поспешно навестил глава английского правительства Ллойд-Джордж. Прибыл также и французский премьер Пенлеве. Видимо, англичанам и французам было уже не до тонкой дипломатии: они с места в карьер выложили свои требования: сместить Кадорну, сместить все итальянское верховное командование! Только при этом условии страны Антанты соглашались оказать Италии необходимую помощь. Итальянским властям было уже не до престижа. Следовало подчиниться диктату. И они подчинились. Был смещен Кадорна. Был снят также и его начальник штаба — генерал Порро. Главнокомандующим был назначен генерал Диац. Кое-кто из пылких патриотов сокрушался, что новый итальянский главнокомандующий носит явно не итальянскую (скорее испанскую) фамилию. Но дело уже было сделано. На итальянский фронт вскоре прибыло двенадцать английских и французских дивизий. Положение было спасено, катастрофа ликвидирована. Но многое в Риме изменилось. Правительство Бозелли пало еще 25 октября, едва только пришли первые известия о поражении. Новым главой правительства стал Орландо. Против этого мало кто мог возразить — считалось, что это человек одаренный и деятельный. Но нужно было бросить кость и нейтралистам-буржуа, которых было немало в тогдашней Италии. Нужно было ввести в состав правительства человека, которого нейтралисты сочли бы своим. И в правительство вошел новый министр финансов Нитти, в прошлом убежденный нейтралист, близкий к Джолитти и джолиттианцам. Назначение это удовлетворило определенные круги. Возможно, что в какой-то мере оно было воспринято как залог быстрейшего достижения какого-либо реального выхода из создавшейся коллизии. Население Италии, естественно, все меньше и меньше верило в возможность победоносного завершения войны. И тут стоит рассказать об одном эпизоде, забавном и грустном в одно и то же время. В самый разгар событий под Капоретто в городе Брешии по каким-то соображениям, должно быть научно-археологического порядка, из местного музея без ведома префекта или каких бы то ни было иных городских властей на глазах у населения была вынесена статуя Ники — Крылатой Победы.
