Ю. Чернов1
Две встречи с Михаилом Шолоховым
Всякое дальнее путешествие начинается на карте…
Запершись в кабинете краевой газеты «Молодой целинник», два разъездных корреспондента усердно прокладывали пятитысячекилометровый маршрут мотопробега по 51-й «целинной» параллели – от Целинограда до Бреста, а оттуда – до Москвы. Поездка посвящалась 10-летию с начала освоения целины. На нашем пути оказались Оренбург, Уральск, Саратов, Воронеж, Курск, Киев, Минск, Смоленск, множество сел и деревень. Нам, газетчикам, было о чем рассказать жителям западных областей, земляки, родные и близкие которых растили десятый целинный колос.
Красная горизонтальная линия маршрута, ведомая рукой моего товарища Петра Скобелкина, уже уперлась в глазок Саратова, а затем вдруг резко пошла южнее 51-й параллели. «Отклоняемся», – заметил я. «Нет», – пыхнул дымом трубки Петр, не спуская глаз с черной точки, обозначавшей станицу Вешенскую. Рука его неудержимо двигалась к станице, словно ее притягивал магнит. Мне ничего не оставалось, как приложить к карандашу и свою руку, чтобы «доехать» до Вешенской вместе. Мы многозначительно и радостно переглянулись.
– А если нас спросят, почему заехали не в ту степь? – спрашивал я, догадываясь об ответе. И услышал:
– Именно в ту. У нас – поднятая целина, и у него – «Поднятая целина»!
С этой минуты предстоящая поездка обрела больший смысл и значимость. Но вместе с надеждой росла и тревога: вдруг встреча по каким-либо причинам не состоится?
Добавим к этим опасениям сомнения в надежности транспорта для путешествия – потрепанный в непрерывных разъездах редакционный «Ирбит» с коляской. И хотя «Ирбит» с помощью кисти превратился в «Ирбитскую силу», а на люльке появилось категоричное – «Только вперед!», это не застраховало нас в пути ни от частых поломок, ни от мото-сальто на дне безымянной бал очки. Авария приключилась на самой границе Саратовской и Волгоградской областей и напомнила нам, что спешить теперь не следует: нас уже ласкали горячие, придонские ветры, несшие пряный сенокосный аромат. Настойчивее других в нем пробивался дух томленного на солнце донника..
Ах, этот донник! Мне, уроженцу степного Алтая, с детства влюбленному в золотистые пахучие высыпки на солонцах или в старых придорожных канавах, только здесь подумалось: так вот откуда пошло гулять это звонкое слово – «донник»!
Чем ближе мы подъезжали к Вешенской по тяжелым песчаным дорогам, тем отчетливее проступали и узнавались «шолоховские» места, знакомые по книгам, тем больше попадалось людей, лично встречавшихся с писателем.
Ночь застала нас в хуторе Поддубровка, что близ донского притока Хопер. На постой нас радушно приняли в своем курене старый казак Петр Иванович Сиськов и его супруга, Прасковья Николаевна.
Петр Иванович – спокойно-деловитый седовласый кряж – обстоятельно показывал нам свой сад:
– Эта яблоня – шафран, а вот – антоновка – зимняя и летняя… Эти – бергамот разных сортов. Пробуйте, пробуйте…
Мы уже напробовались по горло, а Петр Иванович все подает и подает душистые краснобокие и янтарные, глянцевито-чистые и опушенные молочно-дымчатой пыльцой плоды.
– Лопнем! – взмолились мы.
– Ешьте, сынки, пользуйтесь. Куда нам со старухой такая прорва. А мои-то поразлетелись из гнезда, кто куда… Эх, время-то…
– Ну, вам, Петр Иванович, грешно на время жаловаться. Здоровались, так чуть пальцы нам не поломали.
– Это я шутил. А здоровье уж не то. Осенью я, старый пень, накосился люцерны, да как раня бывало, ковш холодной воды хватил.
Опосля меня и припечатало – к кровати. Всю зиму провалялся. А к весне, как ведметь, заворочался, заворочался и, гляди-ка, отошел…
– Петр Иванович, а с Шолоховым не доводилось встречаться?
– Как не доводилось. Он всегда с народом. Иной раз, как мимо едет, и к нам заглядывает, молока попьет. Понравилось ему наше молоко.
Петр Иванович помолчал.
– Я и Подтелкова, и Кривошлыкова знал. По одну сторону бились. С Мелеховым Гришкой тоже гражданская сводила. Когда он за наших, за красных, стоял.
– Так ведь не было в жизни Мелехова, – осторожно заметил я.
– Как не было? Был такой Мелехов, врать не умею…
Впоследствии мы не раз слышали от казаков, что они лично знали и Аксинью, и Григория, и деда Щукаря. В этих искренних рассказах – лишнее свидетельство жизненности шолоховских героев, их приняли в народе: вылепленные рукою мастера, они как бы обрели плоть и душу, шагнули со страниц книг, смешались с людьми в реальном потоке жизни.
И точно так же жизнь писателя «в миру» и жизнь в творчестве неотделимы одна от другой. На Дону с Михаилом Александровичем лично знакомы многие. И в судьбах многих сказалось его сердечное участие. Многодетному трактористу с Волоховского хутора Михаилу Михайловичу Конышину в трудное послевоенное время Шолохов помог в починке дома, ребятам Новочеркасского детдома послал саженцы из своего сада, старую колхозницу избавил от волокиты в оформлении пенсии…
…В пойме Хопра загустели сумерки. Около шалаша вспыхнул костер. У огня – косари. Кто-то роняет:
– Эх, сейчас бы ушицу заварить – такой дымок пропадает.
Только сказал, и тут – как в сказке! – из темноты шагнул невысокий человек:
– Можно до вашего шалаша?
– Михаил Александрович?! Присаживайтесь, вот сюда, на сено.
– А я ведь, мужики, не с пустыми руками. Это вам на уху, – и протянул косарям прутик, на котором еще трепыхались окуни…
Хотя и наслышались мы подобных историй о простоте, сердечности и общительности Шолохова, все же не покидало сомнение – примет ли нас Михаил Александрович: поди, услышит, что газетчики, открестится. Наша братия наверняка ему поднадоела…
Зато Петр Иванович, укладывая нас спать на сене в саду, успокоил:
– Почему не примет? По делу – примет.
Той тихой ночи под яблонями не забыть. Последняя ночь перед Вешенской…
Утром мы вскочили рано, засобирались в дорогу. Но разрумянившаяся у русской печи Прасковья Николаевна нас осадила:
– Пока не накормлю блинами – не пущу.
Блины уже бугрились, потрескивали на сковороде.
– Веселее ешьте, с молочком…
Прощание с ними было трогательным, мы будто покидали своих мать и отца, они – разлетевшихся детей. Разволновавшись, мы даже забыли у Сиськовых свои куртки с эмблемами «Молодого целинника». Хватились их километрах в пяти от хутора, но возвращаться (дурная примета!) не стали.
Остаток пути – 80 километров – шли почти весь день. Жара. Дорога – сплошной песок. Буксовали. Мотор перегревался, приходилось остужать. Дорога так вымотала и обозлила, что придала нам храбрости. Въехав в зеленую Вешенскую, мы приняли отчаянное решение – идти в дом Шолохова «с колес» – в потрепанной, пропотевшей одежде, серой от густого слоя пыли.
