Ринго: «Я считал, что между нами существует какое-то волшебство и телепатия. Когда мы работали в студии, иногда возникало что-то… неописуемое. Хотя нас было четверо, мы становились единым целым, наши сердца бились в унисон. Но стоило подумать: „Как здорово я играю!“ — и это ощущение пропадало».
Джордж: «По большому счету не важно, сколько альбомов мы записали и сколько песен спели. Это не имеет значения. В момент смерти нуждаешься в духовном руководстве и некоем внутреннем знании, выходящем за пределы физического мира. Поэтому не важно, кто ты такой — король, султан Брунея или знаменитый битл; значение имеет только то, что внутри тебя. Среди лучших песен, какие я знаю, есть те, которые я еще не написал, и не важно даже, если я никогда не напишу их, потому что это лишь мелочи по сравнению с огромным целым».
Джон: «Однажды я видел по телевизору фильм о жизни Гогена, и меня потрясла его трагическая смерть (от венерической болезни, от которой лечили ртутью). У него была сломана нога, он был избит в пьяной драке после приезда на родину в Париж со своей первой «успешной» выставкой.
Он уехал на Таити, чтобы вырваться из смирительной рубашки — работы в банке. От жены и детей, от дочери, к которой он был особенно привязан и которой посвятил дневник, который он вел, живя на острове в южной части Тихого океана, объясняя, почему бросил семью. Вернувшись на Таити, он получил письмо из дома с известием, что его дочь умерла. Какую цену он заплатил за то, что вошел в историю! Наконец он кончил свой большой шедевр и умер. Подтекст был таков: да, он был хорошим художником, но мир вполне может обойтись и без одного из свидетельств его гениальности. Кажется, этот шедевр сгорел после его смерти. Другая мораль заключалась в том, что, если бы он обратился к так называемому мистицизму, стал поститься, медитировать, он мог бы достичь той же самой свободы. Согласен, это нелегко, но все же проще, чем убивать себя и губить своих близких» (78).
Джордж: «Я благодарен за знакомство с Джоном и за все, что я от него узнал за эти годы. (Не забывайте, что все мы поддерживали разные отношения с Джоном. Не стоит ожидать, что мы, все четверо, чувствуем или понимаем одно и то же или находимся в одинаковых отношениях друг с другом. Во всех взаимоотношениях присутствует разнообразие и многогранность. Мы с Джоном общались один на один совсем иначе, чем, скажем, он с Ринго или он с Полом.) Он понимал, что мы принадлежим не только материальному миру, заглянул за грань смерти и увидел, что жизнь — просто игра. Он понял это. Вы не стали бы утверждать, что то, как Гоген пренебрег семьей ради искусства или умер ради живописи, глупо — к чему это? — если бы чувствовали, что в жизни есть нечто большее. Картина, изображающая закат, не сравнится с настоящим закатом. Живопись (как и музыка) — лишь жалкая попытка воспроизвести то, что Бог совершает каждую минуту.
Пройдя весь период ЛСД вместе с Джоном, с первого дня, как мы приняли этот наркотик, я понимал его и считал, что мы мыслим одинаково».
Ринго: «Я не нашел ответа. Думаю, это прозвучало бы слишком самонадеянно: «Да, я знаю ответ!» По ходу дела я искал его. Я благодарю Бога за все, что пережил в шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые, чтобы прийти туда, где я нахожусь сейчас, освоиться в своем духовном мире.
«Нет роста без боли» — это вечный вопрос и ответ. Зачастую ты долго бьешься головой об стену, когда мог бы спокойно выйти через дверь. Но таковы мы все — маленькие человеческие существа. Бог спас мою жизнь, я всегда ощущал его благосклонность ко мне. Но бывали времена, когда я терял рассудок и забывал о его благословении».
Нил Аспиналл: «Мои самые радостные воспоминания о группе связаны с тем, как мы смеялись за кулисами или в гримерных, когда рядом больше никого не было, а мы перебрасывались шутками. Казалось бы, ничего особенного, но эти личные воспоминания мне до сих пор очень дороги. Все мы радовались общению друг с другом, мы всегда веселились. Знаете, что помогает пройти через все даже сейчас? Умение смеяться».
Ринго: «Они стали для меня самыми близкими друзьями, каких я когда-либо имел. Я был единственным ребенком и вдруг почувствовал себя так, словно у меня появилось три брата. Мы нашли друг друга, мы часто смеялись все вместе. В давние дни мы занимали огромные номера отелей, целые этажи и в конце концов все вместе оказывались в ванной, только чтобы не расставаться. Вместе было лучше, потому что мы постоянно ощущали давление. Кто-нибудь вечно чего-то от нас хотел: то взять интервью, то просто поздороваться, то получить автограф или встретиться и поговорить с чьей-то собакой. От нас хотели бог знает чего.
А мы, все четверо, были по-настоящему близки. Это мне нравилось. Я любил этих ребят.
Мы заботились друг о друге, только мы знали, что значит быть «Битлз». Никто больше не знает, что это такое. Даже теперь, когда мы собираемся втроем, Пол и Джордж остаются единственными людьми, которые видят меня таким, какой я есть, а не битлом. Остальные всегда видят во мне битла, даже наши друзья, поэтому и возникают все эти подводные течения.
У астронавтов, впервые высадившихся вместе на Луну, есть общие воспоминания об этом уникальном событии. То же самое справедливо и для «Битлз». Мы трое — единственные люди, которые способны понять друг друга и все остальное вокруг нас.
Я познакомился с человеком, который побывал на Луне, и спросил его: «В какой момент Земля перестала выглядеть привычной и знакомой и стала круглой, как планета?» Он ответил: «Я был слишком занят, чтобы это заметить». Я не поверил своим ушам! Это важный вопрос — наверное, он был двенадцатым человеком на Земле, который побывал в космосе и мог заметить момент, когда Земля стала круглой, но не заметил! Я был потрясен. Но и «Битлз» тоже были слишком заняты. Хотя мы многое меняли вокруг, мы занимались делом и не смотрели по сторонам. Мы сами были этими переменами и потому не следили за ними. Мы начали носить пиджаки без воротников, и вдруг их стал носить весь мир. А ведь мы просто купили их у Сесила Джи, мы не изобрели их. Мы носили пеструю одежду, и поэтому у многих людей появилась возможность одеваться так же, как мы».
Пол: «По-моему, благодаря нам мир получил большую свободу. Я встречаю много людей, которые говорят, что «Битлз» освободили, раскрепостили их. Если вдуматься, вы поймете, что мир стал чуть более удобным с тех пор, как появились «Битлз». Актерам из провинции полагалось говорить шекспировским языком, а потом выяснилось, что достаточно иметь свой собственный акцент, свою правду. Думаю, мы помогли раскрепоститься многим людям, которые были зашорены и начинали жить согласно авторитарным правилам родителей.
