Гукасов одобрительно кивнул головой.
— Не хватало того, чтобы мы платили бездельникам, вогнавшим нас в убытки. — Он почувствовал, что «рабочая сторона» стала уступчивее. — Что касается ваших требований о восьмичасовом дне, мы по-прежнему считаем его абсолютно неприемлемым.
— На прошлом заседании речь шла о девятичасовом рабочем дне, — напомнил Джапаридзе. — Чтобы не затягивать забастовку, мы пойдем навстречу господам промышленникам. Пусть будет девятичасовой.
— Ну что же, — процедил Гукасов.
Шендриковы на это заседание не явились, очевидно боясь попасть под перекрестный огонь с той и с другой стороны, и Джапаридзе мог действовать решительно. Примерно так же был настроен и Джунковский.
— В таком случае, господа, — сказал он, — все спорные вопросы как будто решены. И обе стороны могут подписать договор.
Гукасов кивнул головой. Джапаридзе и Фиолетов выразили свое согласие. Представитель дашнаков промолчал.
В тот же день на афишных тумбах, на стенах домов, на заборах были расклеены прокламации:
«…Поздравляем себя с победою! Капиталисты уступили нашим последним требованиям, и организация рабочих прекращает забастовку. Теперь мы должны стать на работу, но теперь же мы должны дать себе клятву, что забастовка эта не последняя. Борьба наша за лучшую долю не кончена, она только что начинается».
Прокламации полиция почему-то не срывала, а может быть, просто не успела сорвать, и Фиолетов с удовлетворением увидел ее на дверях акционерного общества «Электросила», где проходили совещания.
— Любуетесь, господин Фиолетов? — услышал он голос Джунковского. — На сей раз вы одержали победу. Такого договора между рабочими и представителями власти, насколько мне известно, еще не было в России.
— Ничего, господин Джунковский. Лиха беда начало, — весело ответил Фиолетов…
С последнего заседания стачечного комитета все три большевика шли вместе.
— Вот теперь можно и товарищу Ленину сообщить, — сказал Стопани. — Владимир Ильич просил меня писать ему каждую неделю, но я, грешный, не смог выполнить его просьбу. А сейчас напишу, Есть о чем.
Вечером он сел за стол и написал письмо Ленину.
«Бакинский комитет принимал в стачке энергичное участие… В первый же день взялся руководить стачкой: выставил свои требования, организовал переговоры и вел их. Главнейшие требования… удовлетворены при организованных им переговорах».
— Как это ни грустно, Ванечка, но вам необходимо уехать из Баку. Увы, мы не можем гарантировать вам безопасность, а сидеть в тюрьме — какой смысл!
Фиолетов выслушал это решение Бакинского комитета молча. Уезжать из Баку, с которым было так много связано, ему совсем не хотелось, но и перспектива попасть за решетку его тоже не устраивала.
— Поедете в Грозный. Там надо налаживать работу, — сказал Азизбеков.
— И надолго, Мешади?
— Кто знает… Как только шпики потеряют вас из виду…
— Потеряв, они все равно его не забудут, — заметил Джапаридзе. — Говоря откровенно, Ванечка, мне очень жаль расставаться с вами.
— Мне тоже, Алеша.
— По восточному обычаю вслед отъезжающему надо выплеснуть воду, — сказал, улыбаясь, Азизбеков.
— Ну что ж, выплесните, Мешади, я не против. Вот вам кувшин…
Поезд еле тащился. Долго стояли в Перовске, ждали, когда отправится воинский состав с ранеными, которых везли с Дальнего Востока через всю страну. Около вагонов ковыляли на костылях солдаты, бегали молоденькие, в белоснежных наколках сестры милосердия, сердобольная старушка совала солдатам коржнки.
«Эти уже отвоевались», — невесело подумал Фиолетов.
В его вагоне было тесно, душно, он рассеянно смотрел в окно и думал о том, что едет в чужой, незнакомый город и совсем неизвестно, что его там ждет, справится ли он с поручением и где найдет пристанище, хотя бы на первые дни. Правда, в голове он держал адресок, которым его снабдили в Бакинском комитете.
Грозный встретил Фиолетова легким морозцем и солнцем, на котором ослепительно блестели и отливали синевой алмазные шапки близких гор.
Город чем-то напоминал ему Баку, точнее, его старую часть; такие же закоулки, узкие улочки и спускающиеся ступенями слепые каменные дома, будто съежившиеся от тесноты.
Идти по адресу пришлось на далекую окраину, заселенную рабочими паровозного депо и мастерских. Фиолетов нашел дом, постучал в калитку, взбаламутив стуком рыжую собаку на цепи. На лай вышел бородатый мужик в посконной рубахе и накинутой на плечи железнодорожной шинели и поинтересовался, кого надо.
— К Федору Петровичу я… От Варвары, — сказал Фиолетов.
— Федор Петрович уехал.
— Тогда, может быть, Иван Иванович дома?
Хозяин улыбнулся и протянул Фиолетову руку. Хозяина дома звали Сергей Петрович. Он рассказал, что работает кондуктором на товарных поездах и живет бобылем.
— Из членов РСДРП кроме тебя кто на примете?
— Один кочегар в паровозном депо работает, двое на водокачке. Да и на промыслах должны быть…
— Вот видишь, люди, выходит, есть. Надо только связать их друг с другом. Начнем со сходки… Ну, хотя бы на железнодорожной станции, где ты работаешь.
— Это можно. Надо только, чтоб случай представился.
Ждать пришлось недолго. На другой день по приезде Фиолетова в Грозный по городу поползли слухи о том, что в прошлое воскресенье в Петербурге царь расстрелял мирную манифестацию рабочих.
Фиолетов бросился искать петербургские газеты, не нашел и решил, что, наверное, забастовали или железнодорожники, или печатники. На третий день газеты наконец-то пришли, и Фиолетов стал жадно читать скупые сообщения о кровавых событиях в столице. Более тысячи одних убитых! Вызванные расстрелом рабочих забастовки в Петербурге, Москве, Риге, Варшаве. И всюду пули, всюду кровь. Послание Святейшего синода ко всем православным. Фиолетов прочитал и его: «Подстрекатели, имея в среде своей недостойного священнослужителя… дали рабочим насильственно взятые из часовни крест, иконы и хоругви, дабы вернее вести к беспорядку и гибели… Святейший синод, скорбя, умоляет чад церкви повиноваться власти».
Фиолетов отбросил газету. Что ж, картина более или менее ясна, и теперь можно, да что значит можно, необходимо рассказать народу о том, что произошло в Петербурге.
Он пришел в железнодорожные мастерские перед обеденным перерывом. Тут все было ему привычно. Визжало железо под острием резца, дышали жаром печи, в которых накалялся металл, ухали и глухо стучали паровые молоты, снопы холодных искр летели из-под точил.
Сергей Петрович подошел кое к кому из рабочих, что-то сказал им, показывая на стоявшего поодаль Фиолетова. Мастер тоже на него скосился, но ничего не сказал.
Прогудел гудок, и в мастерских стало тихо. Фиолетов вышел на середину и взобрался на верстак.
— Товарищи!
Многие рабочие переглянулись. Их еще никто так не называл.
— Товарищи! — повторил Фиолетов. — Только что получено известие: девятого января в Петербурге рабочие организовали мирное шествие к царю, чтобы рассказать ему о своей горькой доле. Они шли с детьми. Они несли иконы и хоругви и ждали, что царь встретит их и выслушает. И царь их встретил. Но не добрым словом, на которое они по простоте душевной рассчитывали, а солдатскими пулями, ружейными залпами по безоружной толпе, по таким же пролетариям, как мы с вами.
В мастерских собрались люди, многие из которых впервые слышали революционное слово, и Фиолетов старался говорить просто.
— Тысячи… вы слышите, товарищи, тысячи убитых, раненых и покалеченных людей! Они взывают к мщению. Мы не можем безучастно смотреть, как по велению царя гибнут наши братья по классу. Пусть же пролитая кровь рабочих падет проклятием на царское правительство! Пусть захлебнется оно в народной крови! Народ всей России будет протестовать и уже протестует против учиненного царем кровопролития. Настал момент, когда всеобщая скрытая злоба в ненависть к самодержавию превращается в грозный клич: «Долой героев кнута и насилия! Долой хищника-кровопийцу и его прислужников!»
Фиолетов обвел собравшихся беглым взглядом и успокоился. Его слушали жадно, с той затаенной опаской, которая придает услышанному особый, жгучий интерес.
Народу в мастерских прибывало. Пришли эксплуатационники со станции, конторщики, рабочие паровозного депо. Некоторые протискивались вперед, чтобы лучше слышать этого незнакомого рабочего паренька. А он говорил, все более воодушевляясь.
— Только что закончилась нашей победой всеобщая политическая стачка в Баку. Да вы об этом, наверно, знаете, потому что наша стачка нашла отклик по всей России. Мы добились многого. Где на час, где на два сократили рабочий день, подняли оплату за труд. Пора и вам присоединиться к общей борьбе. Бросайте работу! Предъявляйте требования своей администрации. Боритесь за восьмичасовой рабочий день, за свободу собраний и демонстраций! За демократическую республику!
