На встрече со мною в сентябре 1991 года г-н Арье Левин заверил меня, что Ш.Калманович будет освобожден на второй день после установления дипломатических отношений между нашими странами. С тех пор прошло достаточно времени, однако позитивного решения данного вопроса не последовало.
В этой связи я вынужден вновь обратиться к Вам с просьбой сделать все от Вас зависящее для досрочного освобождения Ш. Калмановича по состоянию здоровья.
С надеждой на понимание и на скорую встречу с Вами на древней земле Израиля.
Вице-президент РФ А. Руцкой. Москва. Кремль. 12 марта 1992 года”.
Не уверен, что был (или есть) еще “бывший гражданин СССР”, о судьбе которого так заботились официальные лица. Молодец Кобзон!
С Иосифом Давидовичем я раньше не был знаком. Хотя как певец он прошел через всю мою жизнь. Знал, что у него много друзей, потому что он сам — друг. Слышал всякие байки вокруг его имени. Но всегда вспоминал Маяковского: “Я — поэт, и этим интересен”. Вот именно. Сказал Кобзону, что меня стесняет посольский мундир, но попробую помочь.
Мне не хотелось выходить на официальные каналы. Поэтому 13 мая с надежной оказией направил приватное письмо директору СВР.
“Дорогой Женя! — писал я. — Тут на меня наседает “общественность” (и наша, например, И. Кобзон, и не наша) по поводу Калмановича. Почему я не настаиваю на его помиловании? Ответить легко — нет указаний настаивать. Но совестно так отвечать. Тем более, что человек отсидел уже полсрока и серьезно болен. В общем, я совсем было собрался идти к Шамиру, да червь чиновничьей субординации, взращенный в “застойный” и предшествующие ему периоды, не дает покоя. Как бы чего не вышло… Какой совет мог бы ты дать мне в такой ситуации? Заранее признателен. Твой Саша”.
Не знаю, может быть, “оказия” не сработала, но совет до меня не дошел. Решил действовать самостоятельно. 22 марта посетил Шамира и обратился к нему со следующим экспромтом:
“По понятным причинам мне приходится читать Талмуд. В нем много интересных мыслей. Одной хочу поделиться с Вами. Написано так: “Все в руках небес, кроме колючек и ловушек”. Я очень благодарен Вам, господин премьер-министр, за то, что Вы успешно способствуете устранению “колючек и ловушек” из области российско-израильских отношений. Тем не менее, некоторые колючки еще остаются. Одна из них — это, несомненно, вопрос о Калмановиче.
Понимаю, что при упоминании этого имени у Вас, как говорят в Одессе, молоко в грудях киснет (тут скис переводчик). Но вопрос надо решать. Не буду повторять аргументы в пользу его досрочного освобождения. Они много раз приводились, ничего нового я бы не добавил. Я просто прошу Вас еще раз подумать над этим вопросом.
Разрешите оставить Вам письмо по этому поводу. Заранее извиняюсь за его английский язык”.
Через несколько дней затронул тему Калмановича в беседе со спикером кнессета Довом Шилански. Он обещал переговорить с премьером.
9 июня получилось письмо от генерального директора канцелярии премьер-министра Йозефа Бен-Аарона. Мне сообщали, что дело Калмановича “изучается”.
В июле премьер-министром стал Рабин. В начале сентября я направил ему письмо, в котором, в частности, говорилось:
“Я не могу и не хочу обсуждать юридическую сторону вопроса. Dura lex sed lex — так меня учили. Право выше нас. И слава Богу. И если я обращаюсь к Вам, то только потому, что нынешнее состояние российско-израильских отношений, как мне кажется, позволяет смягчить строгость закона состраданием и милосердием. Время, когда в отношениях между нашими странами господствовали недоверие и подозрительность, уходит в прошлое. И пусть вместе с ним уйдет в прошлое и дело Калмановича — порождение этого времени. Досрочное освобождение этого человека могло бы стать еще одним свидетельством того, что путь назад закрыт, что Россия и Израиль смотрят в будущее”.
О Калмановиче я говорил с Рабином и 1 ноября. Информируя МИД об этом разговоре, — к тому времени мои хлопоты были легализованы, — я писал, что, по словам премьера, идет всестороннее изучение вопроса, включая работу независимых медицинских экспертов. Процедура займет еще полтора-два месяца. Рабин дал понять, что при таких обстоятельствах было бы крайне важно не поднимать лишнего шума вокруг дела Калмановича и не пытаться воздействовать на израильские власти через прессу или даже официальные каналы. “Тихо-тихо”, — сказал премьер.
В декабре Москва сообщила: посол Израиля А. Левин передал Руцкому, что израильтяне решили освободить Калмановича “при условии его незамедлительного выезда из страны”. Мне предписывалось проработать с израильской стороной “практические мероприятия по освобождению Калмановича и последующей отправке его в Москву”. Я разочаровал начальство, сообщив, что решение еще не принято.
Финал наступил 10 марта 1993 года. В этот день мы вместе с американским послом посетили заместителя министра иностранных дел Израиля Йоси Бейлина и передали ему приглашение на очередной раунд переговоров. После, как заведено, встреча с журналистами. И вот тут подбежал взволнованный клерк и сказал, что Бейлин просит меня вернуться. Только что, — сообщил Бейлин, — позвонил президент и просил передать послу, что он подписал указ о досрочном освобождении Калмановича. Русское посольство, подчеркнул президент, должно узнать об этом раньше, чем появится официальное заявление.
Заявление появилось к вечеру. “Российское правительство, — говорилось в нем, — неоднократно обращалось к главе правительства и министру иностранных дел Израиля с просьбой рекомендовать президенту смягчить наказание Калмановича. В результате интенсивных совещаний, проводившихся в последние дни главой правительства с министром иностранных дел, министром юстиции и представителями органов безопасности, было решено рекомендовать президенту Израиля освободить Калмановича. Этот шаг будет способствовать улучшению отношений между Израилем и Россией”. Помимо этих в общем-то протокольных слов заявление содержало и неожиданный для меня тезис: “Освобождение Калмановича открывает возможность репатриации в Израиль тем евреям России, которых не выпускали из страны по соображениям секретности”. Было ясно, что общественность воспримет это утверждение как свидетельство того, что между Россией и Израилем достигнута соответствующая договоренность. Посыпались телефонные звонки от лиц, заинтересованных в судьбе “отказников”. Пришлось разъяснять, что никакой договоренности нет.
13 марта прилетел Кобзон. Предложил отметить освобождение “на троих”. Но мне представлялось неудобным встречаться в данной ситуации с Калмановичем. Поэтому на следующий день мы с Кобзоном отмечали “на двоих”. Кажется, “У Шмулика”. Редкий и Тель-Авиве ресторан еврейской кухни.
