к горлу лезла Катька на брата Ивана:
— Где бриллианты царевны Натальи? Доколе мне ходить только в одних фамильных? Дашь или не дашь?
— Не дам, — отвечал Иван. — И без них ты хороша, ведьма…
В день великомученицы Екатерины царская невеста получила титул: «Ея высочество». Катили к подъезду Головинского дворца кареты: сановные старцы, дипломаты, сенаторы, генералы — всяк спешил поздравить ее. И гремели перед Катькой пышные роброны, склонялись перед нею плечи статс-дам, сверкали эполеты, сыпалась с париков розовая пудра, взлетали шляпы иностранных послов.
А над улицей возводили триумфальную арку, под которой будущая царица должна в день обручения под венец проехать.
Свадебная та арка. Для куражу она!
Народ называл ее «трухмальной»…
* * *
Еще с вечера сорок карликов, попискивая, раскатали тяжелину ковра персидского. Во всю ширь палаты Лефортовского дворца раскрылись цветы восточные — цветы нездешние. Был ставлен стол, закинули его парчою. А поверх водрузили ковчег чистого золота; в ковчеге — крест. По бокам от него — тарелки «уборные»: в каждой по кольцу обручальному, а в кольцах тех — диаманты чистые.
— Эй, косой! — позвал Иван Долгорукий. Старик преображенец князь Юсупов, вояка матерый, рубленый, подбежал к фавориту и подставил ему тугое ухо:
— Говори, князь Иванушко, чегось надобно?
— Дело таково, татарин… Батальон гвардии Преображенской тишком вводи во дворец Лефортовский. Да в палате обручальной ставь в ряд. Остальные пусть в покоях вахтируют.
Торжественный кортеж уже отъезжал от дворца Головинского. Посреди золотой кареты, в шестерню цугом впряженной, сидела прибранная невеста. Тучу волос стянули ей в четыре косы, к темени прикрепили корону. Маленькую — с яблоко. Платье на Катьке серебряное, с фалбалами, чешуей отсверкивает. Будто рыбка, поплывет сейчас княжна навстречь счастью своему (или несчастью?)…
Иван отодвинул дверцу кареты, шевельнул губами:
— Готова ль ты, сестрица моя?
— Вели ехать, брат. Но в остатний раз пытаю тебя по родству: дашь ты мне бриллианты царевны Натальи?
— Отстань, язва персицка! — отвечал князь Иван… На крышу кареты с невестой водрузили — честь честью — большую корону, крикнули на козлы:
— Езжай с опаской и бережением… Не сковырни корону! Тронулись… Первыми — камергеры, за ними князь Иван — отдельно (как обер-камергер). Бежали скороходы в ливреях, трясли в колокольчики. Скакали почтальоны и трубили в рога. Ехал сердитый шталмейстер Кошелев и мрачно махал жезлом…
Вот опала снежная пыль на дороге, и ахнула толпа:
— Гляди-ка — еще следом прутся!
— А кто же это таки будут?
— Долгорукие, бабка, едут… кланяйся!
— Охти, спина моя. Согнусь аль не согнусь? С лицом без кровинки, губу закусив, величаво проплыла в стеклах кареты невеста. Катила за ней маменька с сестрицами. Плясали вокруг жеребцы гайдуков, пестрели одежды пажей. Ехали и дамы-кавалерши в лентах: Чернышева, Ягужинская, Черкасская да Остерманша (Марфутченок). Бежал следом за ними народ. Московский народ — любопытный. Иные через всю Москву лапти трепали — и недаром, как выяснилось. Под конец шествия случилось такое, что было потом о чем вспомнить.
Высокая карета с невестой на въезде в ворота дворца Лефортова зацепилась верхом своим за перекладину. И грохнулась корона наземь. Покатилась, громыхая, будто ведро пустое.
— Стой!.. Ах, ах… Осади назад… езжай далее! Растерялись провожатые. Катька звон услышала, выглянула из кареты. А там, разбитая в куски, лежала под копытами лошадей ее царская корона… Еще не ношенная!
— Не бывать свадьбе! — кричал народ московский. — Примета больно худа… Слезай, невеста, приехала! Грешна, видать, ты…
Дернули лошади — осколки звякнули. Тоненько, словно плача.
«Не танцевать мне в Вене, не веселиться…»
— Тпрррру-у…
И заиграла музыка — начались любовные канты.
* * *
Славный боевой фельдмаршал, Василий Владимирович (тоже из Долгоруких), прибыл к свадьбе с самого Низу — из корпуса Низового, [3] над коим держал команду в землях, у Персии отвоеванных.
Желтое бельмо заливало глаз ветерана. Удивленно озирал старик мундиры в карауле.
— Робяты, — спросил у солдат, — вы ж какого полка?
— Твоего, князь.
— Но я вас, мать вашу так, сюды разве ставил?.. Алексей Долгорукий оттянул ветерана в уголок.
— Василь Владимирыч, — зашептал на ухо, — коли сам ты есть Долгорукий, так на што рыпаешься? Это мы преображенцев сюды расставили. Шипят на Москве, противу фамилии нашей козни строят. Как бы чего не вышло! А на штык гвардии, чаю, не полезут…
Под музыку любовных кантов невеста уже вышла из кареты.
Вахта ей салют учинила, но без боя барабанного (дабы старух придворных не испугать). Внизу дворца Катьку встретила и приголубила бывшая царица Евдокия Лопухина, а ныне старица-монахиня.
— Касатинька… невестушка, — шептала старая добрая Евдокия, а по иконному лику ее — кап-кап — слезы, мутные; может, вспомянула старая сны молодые в кельях да казематы шлиссельбургские?
Только три кресла, зеленым бархатом крытые, стояли в обручальной палате: для царя, для невесты и для бабки-царицы Евдокии, чтобы старость ее уважить. Принцессы крови (сестры Иоанновны и цесаревна Елизавета) да еще Долгорукие — те сидели на простых стульях. А более никто сиживать права не имел…
Невеста поглядывала на всех с презрением явным.
Петра (во всем светлом, серебром шитом) вывели господа верховники. Пасмурно посматривал император вокруг себя. К невесте подошел, в кресло опустился. С минуту сидели жених и
