Сразу же после этих переговоров наша артиллерия дала несколько залпов по вражеской позиции, после чего у нас на глазах по полосе отчуждения пронесли четверо носилок; к моей радости в этот момент не последовало нового залпа с нашей стороны.
Во время войны я всегда стремился относиться к противнику без ненависти и оценивать его соответственно его мужеству. Моей задачей было преследовать врага в бою, чтобы убить, и от него я не ожидал ничего иного. Но никогда я не думал о нем с презрением. Когда впоследствии к нам попадали пленные, я всегда считал себя ответственным за их безопасность и старался сделать для них все, что было в моих силах.
Погода к Рождеству становилась все более безотрадной; нам пришлось установить в окопах помпы, чтоб хоть как-то обуздать воду. Во время этого потопа значительно выросли, естественно, и наши потери. Так, в своем дневнике от 12 декабря я нахожу: «Сегодня мы похоронили в Души семерых наших людей, и снова убиты еще двое». От 23 декабря: «Грязь и мерзость поглотили все. Сегодня утром с грохотом и свистом у входа в мой блиндаж разорвался мощный снаряд. Пришлось поставить троих, с трудом вычерпывавших воду, ручьем хлынувшую в блиндаж. Наша траншея безнадежно залита, тины – до пупа, чувство отчаяния! На правом фланге показался мертвец, пока видны лишь ноги».
Рождественский вечер мы провели на позиции. Стоя в жидкой грязи, люди пели рождественские песни, заглушаемые английскими пулеметами. В Рождество мы потеряли одного человека из третьего взвода: ему попали в голову при перестрелке. Вскоре англичане сделали попытку к дружескому сближению, выставив на бруствер рождественскую елку, которую, однако, наши озлобившиеся люди смели несколькими выстрелами, на что томми незамедлительно ответили. Так что Рождество прошло довольно неуютно.
28 декабря я снова был комендантом «форта Альтенбург». В этот день одному из моих лучших людей, стрелку Хону, осколком снаряда оторвало руку. Другой, Хайгеттинг, был тяжело ранен в бедро одной из множества шальных пуль, шнырявших по нашему лежащему в низине земляному укреплению. А также мой верный Август Кеттлер – первый из множества моих денщиков – на пути в Монши, откуда он собирался принести мне еду, пал жертвой шрапнели, распластавшей его на земле с пробитой трахеей. Когда он уходил с котелком, я говорил: «Август, смотри, как бы тебя не ранило на дороге!». «Ну что вы, герр лейтенант». И вот меня позвали, и я увидел его хрипящим на земле прямо перед моим блиндажом. Каждым вздохом он втягивал в грудь воздух через рану на шее. Я велел его забрать. Август умер несколько месяцев спустя в лазарете. В этом, как и во многих других случаях, болезненнее всего было ощущение, что раненый не может говорить и только глядит на хлопочущих вокруг него беспомощными глазами затравленного зверя.
Дорога из Монши к «форту Альтенбург» вообще стоила нам крови. Она проходила по заднему склону вдоль незначительной складки на местности, лежащей в пятистах метрах от нашей передовой линии. Противник, вероятно на основании аэрофотосъемок, рассматривал дорогу как действующую и считал своим долгом прочесывать ее пулеметами или забрасывать шрапнелью. И хотя рядом шла траншея и нам было строго-настрого приказано пользоваться только ею, по дороге тащились все кому не лень с привычным равнодушием бывалых солдат, без всякого прикрытия. Как правило, все сходило с рук, но одну или две жертвы судьба выхватывала ежедневно, что в целом составило ощутимую цифру. И тут же у сортира ручкались заблудшие пули, залетавшие сюда со всех сторон, так что приходилось, не совсем одетым и махая газетой, укрываться в чистом поле. Тем не менее незаменимое сооружение продолжало нерушимо стоять все в том же месте.
Январь тоже был месяцем напряженной работы. Каждое отделение рытьем, ведрами и помпой избавлялось от жидкой грязи вблизи своего блиндажа и, обретя твердую почву под ногами, старалось наладить сообщение с соседями. В Аденферском лесу, месте стоянки нашей артиллерии, команды лесорубов очищали от сучьев молодые деревья и раскалывали их на длинные поленья. Стены траншеи затесывали и обшивали деревянными щитами. Были устроены также многочисленные стоки, канавы и водосборники, и вскоре мы вновь обрели сносные условия жизни. Особенно эффективны были водосборники, снабженные направляющими воду глиняными покрытиями, распределяющими поток по гигроскопичному меловому слою.
28 января 1916 года один человек из моего взвода был ранен осколком разбившейся о заградительный щит пули. 30-го еще один получил пулю в бедро. Когда 1 февраля нас сменили, на всех ближних дорогах велся сокрушительный огонь. Шрапнель упала к ногам стрелка Юнге, бывшего штукатура из моей прежней шестой роты, но не взорвалась, а занялась длинным языком пламени, как из горелки, – Юнге унесли с тяжелыми ожогами.
В те же дни один хорошо знакомый мне унтер-офицер из шестой, брат которого незадолго до того погиб, был смертельно ранен найденной миной: он отвинтил взрыватель и, заметив, что вытряхнутый зеленоватый порох весь обгорел, сунул в отверстие тлеющую сигарету. Мина, естественно, взорвалась, нанеся ему пятьдесят ран. Так или подобным образом мы ежеминутно несли потери по легкомыслию, бывшему следствием беспрестанного общения со взрывчатыми материалами. Неудобным соседом в этом отношении был лейтенант Поок, обживший одинокий блиндаж в запутанном клубке траншей позади левого фланга. Он натащил туда кучу огромных неразорвавшихся снарядов и развлекался отвинчиванием взрывателей, разбирая их затем на мелкие детали, как часовой механизм. Всякий раз, проходя мимо этого зловещего обиталища, я разгонял большое число окружавших его зрителей. Часто люди выбивали медное направляющее кольцо снаряда, чтобы переделать его в браслет или нож для бумаги, и тогда тоже происходило что-нибудь в этом роде.
В ночь на 3 февраля после напряженного пребывания на позиции мы снова были в Души. На следующее утро я сидел в блаженном ощущении наступившего покоя у себя на квартире на Эммихплац и наслаждался кофе, как вдруг чудовищный взрыв снаряда – сигнал ко всеобщему обстрелу – раздался прямо у моей двери, швырнув оконную раму в комнату. В мгновение ока я очутился в погребе, куда уже с поразительной скоростью прибежали все остальные жильцы дома, представлявшие собой самое жалкое зрелище. Поскольку погреб до половины был выстроен над землей и отделен от сада лишь тонкой стеной, все сбились в кучу в узком коротком проходе к бомбоубежищу, строительство которого началось лишь пару дней назад. Сквозь спрессованные тела в темный угол, движимая инстинктом животного, протискивалась моя овчарка. Вдали из одного и того же места глухо слышалась череда выстрелов, за ними спустя секунд тридцать последовал свист и вой приближавшихся тяжелых снарядов, оборвавшийся грохотом взрыва возле нашего домика. Воздушная волна проникла в окна погреба, комья земли и осколки барабанили по черепичной крыше, лошади в конюшне храпели и били копытами. К тому же еще скулила собака и громко, будто ему собирались удалить зуб, вскрикивал толстый музыкант, слыша приближающийся свист.
