Еще кое-что: в колледже со мной учатся студенты, которым неплохо удается писать на продажу. Хочу скорешиться с кем-нибудь из них, пусть отредактируют мой роман, придадут ему товарный вид. Вряд ли я сам сумею выдать нечто, способное продаваться.
Месяц не просыхал и чуть не помер от уремического отравления. Помнишь, как я раньше синячил, потри «мартини» после обеда, не больше? Сейчас я такой же калдырь. Если говорить о разнице между копами нашими и вашими, то вот пример: как-то в баре я разосрался с одним мужиком и направил на него пушку. Коп схватил меня за руку. Я возмущаюсь, говорю: «Че ты лезешь?!» Упираю ствол ему в пузо, и тут меня за локоточек придерживает бармен. Коп берет меня за свободную руку, вежливо так произносит: «Vamonos, Senor» [129], выводит и провожает до автобусной остановки. Пушку, естественно, отобрали. В другой раз легавый отнял у меня незаряженный пистолет и сразу вернул. А помнишь, как одна сволочь в форме на ровном месте вывихнула руку Люсьену? Получается, разница — большая и жирная. Если честно, то среди моих друзей имеются полицейские.
Хэл Чейз, когда вернется в Штаты — если вернется, конечно, — станет, наверное, трындеть, будто я пытался залезть к нему в штаны, будто он отшил меня, и я из-за этого страдал. Ну, первая часть сплетни — чистая правда. Намеки были, не скрою (на словах, ведь даже в какашку пьяный я не стану руки распускать, если согласие не получено), однако терзаться по поводу отказа не думал. Меня много кто из лучших друзей отвергал, ни на кого зла не держу. Чтобы я на Хэла обиделся, ему надо отпиздить меня по-черному (справедливости ради скажу: силенок у Хэла немало), в присутствии третьей стороны. Хотя вряд ли он быстро сыщет свидетеля. Мужик сам себя опускает, когда бьет кого-либо без причины. Становится вроде тех уебков с Сорок второй улицы: чувак лежит без сознания, а они — нет бы обшарить карманы да смыться — стоят и пинают его. Совершающий подобное — полный ноль, и физически, и психологически. Мне бы заранее догадаться насчет Чейза, да куда мне, я же не просыхал; по утрам и то просыпался пьянущим. Похмелье, ломка — они меня извиняют на грубом уровне физеологии. (Тьфу, словечко, все время забываю, как пишется.) В смысле, я могу найти себе оправдание, однако фактуализм такого не терпит. Оправдания, алиби — не мое. В принципе, за поиски алиби я и не люблю психоанализ. Как мог я действовать иначе, при всех-то моих травмах и комплексах? Пьяный ли, трезвый ли — я вел себя дурак дураком. Доказательство тому — длинный список неудач и провалов. Даже действуй я осторожно, по дебильным правилам соблазнения, результат не стоил бы затраченных усилий: с умом удалось бы провернуть дельце на холодную голову, без сердечного желания соблазнить. Зачем тогда вообще париться? Ладно, хватит, не стану утомлять тебя без нужды [130].
Кстати, у меня на тебя зуб, и давно. В одном из писем ты, зануда, писал: «На самом деле ты не хочешь, чтобы я излечился от гомосексуальности. Изучи психологию получше — сам поймешь» [131]. Если бы мой любимый начал спать с женщинами, я бы за него только порадовался, трахайся он с ними по-настоящему, не обманывая себя самого. Запомни: зависть или обида возникают, если не можешь определить собственного положения во времени и пространстве. Большинство американцев не видят собственного места в мире и потому завидуют окружающим. И зависть их — не универсальный закон, как сказал бы твой док (который будто бы изучил меня, за глаза). Мой же постулат и есть закон, исключений для которого я не встречал. Вот тебе наглядный пример: может ли человек в спасательной шлюпке завидовать кому-то, кто где-то попивает шампанское? Нет. Человек в шлюпке знает свое место. Всякая зависть сводиться к словам: «Почему не мне?» Я свое место во времени и пространстве вижу ясно, как вижу физические предметы, и не покину его — не могу и не хочу покидать. Нисколько не сомневаюсь в возможности обращения гомосека в натурала. Успешный анализ вполне может помочь. Я лишь хотел сказать, что знаю многих, которые твердят, мол, они теперь трахают исключительно женщин. Наделе же гомосеков они в себе не убили. Проблемы геев мне очень хорошо известны — гораздо лучше, чем тебе. Как ты говоришь, это «умножает проблемы». В том-то и суть: мой человек в спасательной шлюпке прекрасно осознает плачевность своего положения. Однако осознание себя в беде делу не помогает. Проблема вовсе не в твоем недовольстве собственной голубизной. Вопрос: получаешь ты от женщины то, чего хочешь, или нет? Пока не будешь готов — не отвечай. Впрочем, предполагаю, что ты уже здорово попотел над вопросом, и ответ мне бы узнать хотелось.
Спросишь, чего это я расписался? Да просто в лом работать над мексиканской частью романа. Надеюсь, не утомил тебя писаниной?
По ходу дела, в Мексику ломятся все. В августе на каникулы приедет Люсьен. Ты тоже хочешь приехать? Серьезно? Деньги за землю в Техасе я так и не получил. Они есть, по идее — земля-то продана, но свои башли я хочу видеть! Получу их — сразу рвану в Панаму или еще куда в Южную Америку. Мексика по мне, да только вдруг есть местечко, которое больше понравится? Не хочу спешить с выбором. К тому же возни в случае чего Предстоит — ого-го! Иммиграционная служба тут — сущий кошмар, все впечатление от страны портит. Пиши, не забывай и не затягивай с ответом. Переделанную рукопись, как закончу, пришлю. Меня осенило: соскочив, я решил, что больше не хочу джанка ни в каком виде. Дело не в совести или морали, нет. Если хочешь попробовать — пробуй, я так думал, и думаю до сих пор. Просто джанк не любит тех, кто бросает его. А если джанк тебя невзлюбил, то держись от него подальше.
Всегда твой, Билл
P.S. Малыш Джек пропал. Как я ответил Бобу Бранденбергу], что в Нью-Йорк больше ничего не отправлю (и не стану покупаться на дешевые уловки его дружков-макаронников, вроде поддельных чеков и проч.), так он больше писем не присылал. Говорю же: между мною и джанком все кончено.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
[Мехико,
Керрада-де-Меделин, 37. Май 1951г.]
Дорогой Аллен!
После редактуры моя рукопись похудела на шесть страниц. Мексиканская часть так и недоработана. Если издателю рукопись не понравится, переписанная версия не понравится тем паче [132].
Ты никак не допетришь, в чем разница между мексиканскими и американскими копами. Не допетришь, к чему я веду. Ну конечно, выйти на улицу с пушкой и начать валить всех подряд — это такая национальная мексиканская забава: копы, военные и обыватели нажираются в зюзю и убивают всякого, кто просто имел глупость оказаться поблизости. Не надо ля-ля про символического отца. Мексиканский легавый, если напьется, теряет себя в винных парах и никакого отца для него не существует, даже символически; алкоголь у стража порядка разъедает все, кроме случайных частиц раздраженной протоплазмы. Так уж получается, что единственный действенный способ избежать укуса ядовитой змеи — застрелить ее, как только заметишь. Или ты знал? Пойми, в Мексике дешевле и безопаснее замочить копа, чем спорить с ним. Так практичней. Зачем тратить силы на того, кто практично мыслить не способен?
