Осенью 1916 г. Мих. Булгаков был призван на военную службу, вызван в Москву и оттуда послан «в распоряжение Смоленского губернатора»[44]. Из Смоленска его послали в Никольскую земскую больницу, одиноко расположенную среди полей вдали от селений (в 30–40 километрах от уездного города Сычевки). Там Мих. Булгаков проработал более года.
В Никольской больнице было три строения: 1) больничный корпус, 2) двухэтажный флигель, в котором помещалась шестикомнатная квартира врача, и 3) флигель персонала, где жили две фельдшерицы-акушерки, фельдшер и сторож. С Мих. Афанасьевичем жила его жена Татьяна Николаевна, не покидавшая его во весь этот период ею жизни: ни во время пребывания в военных госпиталях, ни во все время его службы в земстве.
К концу 1917 г. Мих. Булгаков был отозван в г. Вязьму, где проработал зиму 1917/18 гг. в Вяземской городской земской больнице. В феврале 1918 г. был демобилизован по болезни и уехал на родину — в Киев к матери.
Вот этот период его службы врачом в земских больницах и отражен в «Рассказах юного врача». «Рассказы» написаны от первого лица, но это не дневник, не точные записи всего пережитого, а художественное претворение действительности. Действующие лица «Рассказов», как и сам их герой — молодой врач, — это обобщенные художественные типы. «Юный врач», от лица которого ведется рассказ, несколько моложе, чем был в этот период Мих. Булгаков, и наделен обобщающими чертами. Автор как бы несколько со стороны смотрит на себя, вспоминая о пережитом. Но вместе с тем в «Рассказах» и много автобиографического, как в характере героя, так и в фактах. Чувства, переживания, отношение к своей работе — это подлинные чувства и переживания самого автора.
Уроженец большого культурного города, любящий и знающий искусство, большой знаток и ценитель музыки и литературы, а как врач склонный к исследовательской лабораторной и кабинетной работе, Михаил Булгаков, попав в глухую деревню, в совершенно непривычную для него обстановку, стал делать свое трудное дело так, как диктовало ему его внутреннее чувство, его врачебная совесть. Врачебный долг — вот что прежде всего определяет его отношение к больным. Он относится к ним с подлинно человеческим чувством. Он глубоко жалеет страдающего человека и горячо хочет ему помочь, чего бы это ни стоило лично ему. Жалеет и маленькую задыхающуюся Лидку («Стальное горло»), и девушку, попавшую в мялку («Полотенце с петухом»), и роженицу, не дошедшую до больницы и рожающую у речки в кустах, и бестолковых баб, говорящих о своих болезнях совершенно непонятными словами («Пропавший глаз»: «…научился понимать такие бабьи речи, которых никто не поймет»), и всех, всех своих пациентов.
Пишет он об этом без излишней декламации, без пышных фраз о долге врача, без ненужных поучений.
Не боится он сказать и о том, как трудно ему приходится.
В жизни Мих. Булгаков был остро наблюдателен, стремителен, находчив и смел, он обладал выдающейся памятью. Эти качества определяют его и как врача, они помогали ему в его врачебной деятельности. Диагнозы он ставил быстро, умел сразу схватить характерные черты заболевания; ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему решаться на трудные операции.
В «Рассказах» описаны подлинные врачебные случаи. Все описанные операции были сделаны самим автором книги. Обморок фельдшера во время операции трахеотомии, которую производил М. Булгаков, — подлинное происшествие».
Подлинные сведения о жизни и работе в Смоленской губернии М. Булгакова мы узнаем из его писем другу юности А. П. Гдешинскому. Письма эти, к сожалению, не сохранились, но А. П. Гдешинский рассказывает об их содержании в письмах к Н. А. Булгаковой-Земской: «Киев. 14.Х.1916. Недавно был у Ваших. Варвара Мих. лежит, но чувствует себя, по-видимому, бодро. От Миши получили письмо, полное юмора над своим сычевским положением. Он перефразировал Аверченковское: «Я, не будучи поэтом, расскажу, как этим летом поселился я в Сычевке, повинуясь капризу судьбы-плутовки…»
Уже после смерти М. Булгакова, в письме от 1–13 ноября 1940 г., отвечая на просьбу Н. А. вспомнить побольше о Мише, чтобы собрать материалы для его биографии, А. П. Гдешинский пишет:
«Я думаю, что Вы не посетуете на меня, дорогая Надежда Афанасьевна, что я так много пишу о личных своих впечатлениях. Душа полна Мишей, и невольно вспоминаешь, грустишь и оцениваешь…
На Ваши просьбы, к сожалению, едва ли могу дать исчерпывающие ответы. Что касается пребывания Миши в Никольском, под Сычевкой (Смоленской губ.), то действительно я получил от него письмо, но оно не сохранилось (многие дорогие для меня документы погибли при переезде на новые места и квартиры). Помню только следующее: 1) Это село Никольское под Сычевкой представляло собой дикую глушь и по местоположению, и по окружающей бытовой обстановке и всеобщей народной темноте. Кажется, единственным представителем интеллигенции был лишь священник, 2) Больничные дела были поставлены вроде как в чеховской палате № 6, 3) Огромное распространение сифилиса. Помню, Миша рассказывал об усилиях по открытию венерических отделений в этих местах. Впрочем, об этой стороне его деятельности наилучше расскажет его большая работа, которую он зачитывал в Киеве (слушателями были Варвара Михайловна, кажется, Вы, покойный брат Платон и я). К стыду своему, я заснул (время было утомительное), за что и был впоследствии отмечен соответствующим образом… Этот труд, как мне кажется, касался его деятельности в упомянутом Никольском и, как мне казалось, — не без влияния Вересаева, 4) Миша очень сетовал на кулацкую, черствую натуру туземных жителей, которые, пользуясь неоценимой помощью его как врача, отказали в продаже полуфунта масла, когда заболела жена… или в таком духе, 5) Помню — это уже в разговоре потом в Киеве — о высоком наслаждении умственного труда в глубоком одиночестве ночей, вдали от жизни и людей, 6) Помню одну фразу ироническую, которой начиналось его письмо ко мне: «Перед моим умственным взором проходишь ты в смокинге, пластроне, шагающий по ногам первых рядов партера, а я…» и т. д. Дело в том, что я увлекался тогда драмой: «Мечта любви» Косоротова, «Осенние скрипки» и т. п. и писал ему об этом… 7) Еще помню упоминание о какой-то Аннушке — больничной сестре, кажется, которая очень тепло к нему относилась и скрашивала жизнь. Увы… это, кажется, все, что осталось в памяти от этого периода.
Гораздо больше помню о других годах и в особенности о самых ранних, когда он бывал у нас, сперва беря уроки скрипки у покойника Папы, а потом и так. Я задаю себе вопрос, почему он так охотно и часто бывал у нас на Ильинской? Ответ простой: мы полюбили его, и он ответил нам тем же! И как всегда, из искреннего неподкупного чувства любви большие и чудесные последствия бывают на целую жизнь. В данном случае я имею в виду то незабываемое время отрочества, которое мы (я и Платон) провели в Вашем гостеприимнейшем, умном, добром и веселом доме, с доброй ласки [sic!]) покойной Варвары Михайловны, окруженные всей Вашей прекрасной семьей…
