— Вам нечего бояться, если вы невиновны. Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят, — говорил он, но ясно было, что сам не верит в свои слова…
Шум и топот раздались близ каюты, и толпа матросов появилась в дверях. Они требовали выдачи нас и немедленной расправы. С большим трудом капитану и пришедшим к нему на помощь двум-трем матросам удалось уговорить их уйти и предоставить нашу участь суду».
Больше всего Врангеля угнетала мысль, что его могут растерзать свои же, русские солдаты и матросы. Петр Николаевич стал убеждать Ольгу Михайловну вернуться в Ялту: «Здесь ты помочь мне не можешь, а там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе».
В конце концов она поддалась на уговоры. При расставании Врангель отдал жене часы-браслет, которые она подарила ему еще в бытность невестой. Барон сказал супруге: «Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать».
Петр Николаевич не надеялся больше встретиться с любимой и хотел только, чтобы она не видела, как его будут убивать.
Дальше, по его словам, события развивались следующим образом:
«Она взяла часы и, плача, вышла на палубу. Не прошло и пяти минут, как она вернулась. На ней не было лица:
— Я поняла, всё кончено, — сказала она, — я остаюсь с тобой. На ее глазах только что толпа растерзала офицера». Врангели стали ждать скорой смерти. Барон впоследствии записал:
«Около пяти часов в каюту вошли несколько матросов и с ними молодой человек в кепке и френче, с бритым лицом, державшийся с большим апломбом. Обратившись к сидевшему с нами полковнику, он объявил ему, что он свободен. „Вы же, — сказал он, обращаясь ко мне и к моему шурину, — по решению судового комитета предаетесь суду революционного трибунала. Вечером вас переведут в помещение арестованных“. Полковник вышел, но минут через десять мы увидели его вновь. Он горячо спорил с сопровождавшим его матросом: „Я требую, чтобы мне вернули мои часы и мой бумажник, в нем важные для меня документы“, — горячился он. Матрос казался смущенным. „Я ничего не знаю, — говорил он, — обождите здесь, сейчас приглашу комиссара.“ Он вышел.
— Моего освобождения потребовали мои служащие — портовые рабочие. За вас также пришла просить толпа народа, — быстро проговорил полковник, — не беспокойтесь, Бог даст, и вам удастся отсюда выбраться…
Пришел комиссар, и полковник вышел с ним.
Вскоре за нами пришли. Под конвоем красногвардейцев нас повели в здание таможни, где содержались многочисленные арестованные. Было темно, дул холодный ветер и шел дождь. Толпа разошлась, и мы беспрепятственно прошли в нашу новую тюрьму. В огромном зале с выбитыми стеклами и грязным заплеванным полом, совершенно почти без мебели, помещалось человек пятьдесят арестованных. Тут были и генералы, и молодые офицеры, и студенты, и гимназисты, и несколько татар, и какие-то оборванцы. Несмотря на холод и грязь, здесь на людях всё же было легче. Хотя все лежали, но никто, видимо, не спал, слышался тихий разговор, тяжелые вздохи. На лестнице стояла толпа матросов и красногвардейцев, и оттуда доносилась площадная ругань. Вскоре стали вызывать к допросу. Допрос длился всю ночь, хотя допрашивали далеко не всех. Вскоре вызвали меня. Допрашивал какой-то студент в пенсне, маленький и лохматый. Сперва задавались обычные вопросы об имени, годах, семейном положении. Затем он предложил вопрос, признаю ли я себя виновным.
— В чем? — вопросом ответил я. Он замялся.
— За что же вы арестованы?
— Это я должен был бы спросить вас, но думаю, что и вы этого не знаете. О настоящей причине я могу только догадываться, — и я рассказал ему о том, как побил нагрубившего жене помощника садовника, из мести ложно донесшего на меня. — Я не знаю, есть ли у вас жена, — добавил, — думаю, что если есть, то вы ее также в обиду бы не дали».
Комиссар не нашел что ответить и отправил Врангеля в камеру к другим арестованным. Около восьми вечера туда явился высокий красивый блондин с интеллигентным лицом, одетый в матросскую форму. Это оказался председатель Ревтрибунала «товарищ Вакула». Он опять задал Врангелю сакраментальный вопрос: «За что арестованы?»
Петр Николаевич в который уже раз ответил: «Вероятно за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю».
Дальше последовало настоящее театральное представление, описанное Врангелем в мемуарах:
«— Отчего же вы не в форме, небось раньше гордились погонами. А вы за что арестованы? — обратился он к моей жене.
— Я не арестована, я добровольно пришла сюда с мужем.
— Вот как. Зачем же вы пришли сюда?
— Я счастливо прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь до конца.
Вакула, видимо предвкушая театральный эффект, обвел глазами обступивших нас арестованных.
— Не у всех такие жены — вы вашей жене обязаны жизнью, ступайте, — он театральным жестом показал на выход».
Думается, что это был заранее задуманный Вакулой театральный спектакль. Он уже понял, что Врангель никак не участвовал в борьбе на стороне татар, а стал жертвой доноса обиженного помощника садовника. Он также знал, что вместе с Врангелем «самоарестовалась» его жена, и решил продемонстрировать гуманность новой власти, помнящей о подвиге жен декабристов. Однако освобождение Врангеля совершенно не означало, что его товарищам по камере больше не грозила бессудная смерть. Тем более что и чету Врангелей освободили не сразу. Им еще пришлось провести в камере ночь. За окнами слышались залпы — это расстреливали. Впоследствии Врангелю говорили, что в ту ночь и следующие два дня расстреляли более ста человек. Трупы, в том числе и соседа Врангелей по камере, молодого князя Мещерского, топили в море. Всего, по оценке Петра Николаевича, красные тогда расстреляли в городах Крыма более тысячи человек, главным образом офицеров. Среди них был и храбрый полковник А. Г. Макухин (Макуха). Погибли почти все офицеры, составлявшие штаб крымских войск. Если бы Врангель согласился возглавить его, он вряд ли уцелел бы.
Живший неподалеку от Ялты, в Биюк-Ламбате, председатель Таврического губернского земства князь В. А. Оболенский вспоминал:
«В Севастополе шли массовые расстрелы, в Ялте офицерам привязывали тяжести к ногам и сбрасывали в море, некоторых после расстрела, а других — живыми. Когда после прихода немцев водолазы принялись вытаскивать трупы из воды, они оказались на дне моря среди стоявших во весь рост, уже разлагавшихся мертвецов. В Евпатории подвергали убиваемых страшным пыткам, которыми распоряжались две женщины-садистки. В Симферополе тюрьма была переполнена, и ежедневно заключенных расстреливали „пачками“. И вокруг нас по дачам рыскали севастопольские матросы, грабили, а кое-кого и убивали».
