Зимин захохотал, а Веселовский перестал хихикать и задумался.
— Я там, на пятом этаже, постоянно баб снимаю, — стал хвастаться начальник. — Караулю их после эфира. Так они на меня сразу бросаются.
— Вот это да! — поверил и загорелся продюсер Кужельков.
— Увожу их куда-нибудь и делаю свои дела, — добил Сидорович.
— Да ладно, Игорь. Неправда это, — расстроил начальника молчавший до этого Саша Девяткин. Этот всегда умел разозлить своими сомнениями, но ему ничего не могли сделать — Девяткин незаменимый супер-администратор.
— Что ты понимаешь?! Да вы знаете — сколько я так баб из аппаратной оттрахал?! — запылал Сидор. — Да вы знаете — сколько я вообще баб у себя в кабинете уложил?!
И тут он стал перечислять имена, в том числе — реальных сотрудниц НТВ. Ну, и немного про групповые оргии рассказал.
Лично я в тот момент слушал, ну как минимум, с интересом. Разве может не подкупить пример чужой безнаказанности, если к тому же ей сопутствует успех. Гордыня — это такая зараза. Гордыню может остановить лишь страх быть пойманным за руку. Раскаяние почти всегда мотивировано страхом наказания — со стороны сидящего в голове Бога (то есть потусторонних сил) или законов людей — и страхом публичности. По крайней мере, мне так кажется.
Все стали пить за тупой тост о женщинах, мужском детородном органе и — естественно — о необходимости большого количества денег.
Сидорович взял кусок ветчины и стал его посасывать.
— А хохлов я ненавижу, — вдруг поменял он тему.
— Ты что, Игорь? — поперхнулся глотком виски Илья. — Почему?
— А за что мне их любить?! — горячился Сидор. — Они Крым своим считают. Я ещё понимаю — татары возникают, но когда хохлы… Это они кровь за эту землю проливали?.. Хохлосрач, блять.
— Да нормальная страна. Там хорошие люди! — ввязался в спор с ним Илья. — Это всё пропаганда!
— Нет Украины. Там наша земля! — это был уже Веселовский.
Начался спор. С одной стороны Сидорович и Веселовский. Зимин и я были за Украину. Иван Кужельков предсказуемо был на стороне сильных. Не на нашей. Самым умным оказался Девяткин — встал и ушёл.
Сидорович даже договорился до того, что обычно великодержавники вслух не говорят: «Да все эти национальности до нас чуть ли не на деревьях лазили. Это мы русские их всему научили, в люди вывели. А то бы на первобытном уровне так и остались», — но вдруг споткнулся о мой злой взгляд и сразу поправился: «Не все, конечно. Но хохлы точно. А Севастополь мы вернём!»
Алкоголь и мат мог привести наш спор к драке.
— Но бабы у них хорошие! — осенило директора Дирекции, и всё закончилось.
Я собрался уходить. И тут Сидор, как мне показалось, о чём-то вспомнив, попросил меня с ним поговорить. Пошли во вторую «корреспондентскую» комнату. Там никого не было. Начальник начал издалека.
— Не обращай внимания. Мы тут все спорили…
Тут он посерьезнел. Внешность, всё-таки, у него обманчивая.
— Как тебе вообще у нас работается?
— Пока хорошо. Интересно…
Отвечаю, но понимаю, что собеседник меня почти не слушает.
— Есть претензии к моей работе?
— Да нет… Продолжай так же. Ребята к тебе хорошо относятся. Да…
Сидор в нерешительности покусал растительность под своим носом. Потом осторожно потрогал её, и снова стал покусывать. Я ничего не понимал.
В соседней комнате слышались громкие голоса. И тут Сидор опять стал пьяный. Решительно облизал губы, усы и убил.
— Дай я у тебя отсосу.
— Чтооо? — я почти не услышал своего голоса.
Стою как столб — замер, как мёртвое дерево. Вроде бы я почти не пил.
— Ну, дай я в рот возьму, — повторил просьбу Сидор.
И тут директор Дирекции информационного вещания НТВ начал активные действия — потянул руку к моей рубашке, другой попытался схватить ниже пояса. Только тут я пришел в себя, и резко отшагнул.
— Ты чё, Игорь? Ты что о. ел?
— Пошли ко мне в кабинет, — язык у него стал заплетаться. — Ты боишься, что нас кто-то увидит, дурачок?
Это он меня так успокоил. Пришлось сделать своему начальнику немного больно. Месяц Сидор со мной, слава небесам, не здоровался. И судя по моей зарплате, я стал работать за идею.
Нет, я не последователь Хрущёва. Я не о гомофобии. Здесь другое. Вот предложишь создать на телеканале профсоюз или послать цензуру с Кремлем и нашими начальниками-резидентами Кремля — так на человека начинали смотреть, как на ничего не понимающего дурака. «Ты ещё молод… Это пройдет… Мы вот бились во время «развала» [1] … Но ничего не вышло — люди нас не поддержали, быдло…» И т. д. А не имеющие никакого отношения к работе участие в оргиях и намеренное (!) выставление на показ своей нестандартной интимной жизни — многими остальными коллегами воспринималось не только, как допустимое, а даже как нечто оригинальное. Интересное. Даже многие девушки, слушая или пересказывая эти истории, смущенно улыбались, но по глазам их видно было — восхищались. Мол, «душа поэта в поисках», «настоящий художник». Они, якобы, неординарные личности, им важен не сам факт похоти (или ещё чего-нибудь, например, кражи), низости — а «факт осознания своей низости». Один из них на НТВ, описывая мне всю эту грязь, перешёл на пафос: «Понимаешь, грех и сладость распутства — это бегство от однообразия; преодоление стыда — это преодоление страха и т. д.» Тоже мне, Жан-Жак-Руссо, блин. А когда я его спросил: «А как же семья? Дети? Это же самое главное!», он мне искренне удивился: «А это тебе зачем? Семья тебе зачем нужна?» Приехали.
Самым известным таким персонажем на НТВ является Павел Лобков. Специальный корреспондент, ведущий. Ну, человек — так все считают — талантливый. Что, кстати, считалось, якобы, положительным доказательством такого образа жизни. Но трусоватый, скандальный, крикливый.
Всех, кто ему из коллег на НТВ нравился Лобков называл «Медвежонком» и агрессивно, публично преследовал — бегал за ним везде, пытался обнять, потискать, поцеловать. Борис Корчевников, корреспондент программ «Сегодня» и «Намедни», больше всех страдал от ухаживаний Лобкова. Услышав его голос в коридоре, трясся и прятался в «корреспондентской» за шкафы. Даже бегал жаловаться Леониду Парфенову, но ничего не помогало. Художнику можно всё. Художнику не запретишь. У него, дескать, в душе страсти, блин, бушуют.
Особенно Лобкову нравились смазливые, полненькие и робкие, зажатые. Однажды Лобков, обнаружив Никиту Анисимова, пишущим репортаж после съёмки в Кремле за своим столом, с криком «Ах ты мой медвежонок!» бросился его обнимать и тискать за грудь и плотные ягодицы. Зажатый в углу «кремлёвский» корреспондент стал отбиваться со всей мочи.
