Для детей Майковых, в их первоначальной карьере, Солоницын являлся своего рода гением-покровителем. Все сыновья Майковых — Аполлон, Владимир и Леонид, за исключением Валерьяна, — начали свою самостоятельную деятельность со службы в департаменте внешней торговли, под эгидою Солоницына. Но впоследствии все, однако, стали литераторами.
Гончаров, по свидетельству современников, много способствовал общему и особенно эстетическому развитию Аполлона и Валерьяна Майковых. Прогрессивные взгляды Гончарова на искусство, несомненно, сказались на ранних литературных выступлениях братьев Майковых, хотя в дальнейшем каждый из них занимал свою особую общественную и литературную позицию. Впоследствии, когда Валерьян Майков выступил как талантливый критик, Гончаров внимательно изучал его философские и эстетические взгляды и в ряде вопросов был солидарен с ним.
Валерьян Майков был горячим сторонником гоголевского реализма в литературе и решительным противником реакционного романтизма и мистики. Он, в частности, как и другие русские писатели, выдвинул идею создания образов «положительного человека» в литературе, но предостерегал, что на подлинно «положительного человека» не следует смотреть «как на какую-то сухую, вымороченную почву». Все эти мысли были очень созвучны творчеству Гончарова. Но ему, бесспорно, было чуждо пренебрежительное отношение Майкова к народу и национальной культуре, его, как выразился Белинский, «патриотизм без отечества». Впоследствии (в ряде писем и в «Необыкновенной истории») Гончаров резко осудил низкопоклонство некоторых «западников», их космополитизм.
Несмотря на ошибки молодого критика, Белинский выражал сожаление, что такие талантливые публицисты, как Валерьян Майков и Заблоцкий-Десятовский, сотрудничают в «Отечественных записках», а не в «Современнике». Незадолго до своей смерти В. Майков сам обратился в «Современник» с предложением сотрудничать и печатался там. После трагической гибели В. Майкова 15 июля 1847 года в «Современнике» появился некролог, который принадлежал перу Гончарова. По сути дела, это был не обычный некролог, а критико-биографическая статья, в которой отмечались как достоинства таланта и деятельности Майкова, так и слабые стороны.
Смерть Валерьяна Майкова принесла Гончарову, и всей семье Майковых, тяжкое горе и боль. Глубоко страдая сам, Гончаров находил в себе силы и слова для утешения отца и матери, братьев и родственников Валерьяна.
Дружба Гончарова с Майковыми не порывалась никогда. Она как бы по завету перешла от стариков-родителей к детям и близким. На протяжении многих десятилетий Гончаров был в тесных отношениях с поэтом Аполлоном Майковым, его братом Владимиром Николаевичем Майковым (редактором журнала для юношества «Подснежник», где печатался и Гончаров), его супругой писательницей шестидесятых годов Екатериной Павловной Майковой.
В своих письмах из-за границы он признавался: «…Я всех их непрестанно содержу в памяти и сердце…»
История взаимоотношений Гончарова с семейством Майковых — одна из важнейших и интереснейших страниц его жизни, творческого пути.
* * *
Во второй половине тридцатых годов и в сороковые годы аристократический дом Майковых был известен в столице своим литературным салоном. «Это, — вспоминал А. М. Скабичевский, — был литературный салон, игравший некогда очень видную роль в передовых кружках 40-х годов».[61] Здесь собиралось многочисленное общество писателей, артистов, художников, деятелей науки, журналистов, издателей и просто любителей искусства и литературы. Здесь можно было увидеть представителей самых различных литературных направлений.
Дом Майковых, рассказывал впоследствии Гончаров, «кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств». Часто посещали салон поэт реакционно-эстетского толка В. Г. Бенедиктов, писатель Д. В. Григорович, впоследствии близкий к «натуральной школе», критик «Отечественных записок» С. С. Дудышкин, публицист А. П. Заблоцкий-Десятовский, писатель И. И. Панаев, впоследствии соиздатель журнала «Современник», и другие.
Позднее, в сороковых годах, бывали Ф. М. Достоевский, М. Михайлов, Н. А. Некрасов, Я. П. Полонский, И. С. Тургенев и многие другие.
В числе близких к дому людей были журналист и основатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин, поэт Ив. П. Бороздна и упоминавшийся еще ранее В. А. Солоницын.
По словам Гончарова, «все толпились в не обширных, не блестящих, но приютных залах… и все, вместе с хозяевами, составляли какую-то братскую семью или школу, где все учились друг у друга, размениваясь занимавшими тогда русское общество мыслями (курсив мой. — А. Р.), новостями науки, искусств».[62] Многие являлись с рукописями и читали свои произведения. Вечер кончался ужином, «приправленным интересной, одушевленной беседой».[63]
Гончарову, стремившемуся к серьезной творческой деятельности, но не имевшему еще каких-либо литературных связей в Петербурге, среда людей, собиравшихся у Майковых, давала возможность широко знакомиться с интересами и настроениями в общественной жизни, литературе, науке и искусстве того времени. В этом водовороте и переплетении мнений и вкусов Гончаров настойчиво и убежденно искал и нащупывал собственную позицию.
Замечательно, что первый свой роман, «Обыкновенную историю», он в 1847 году поместил не в журнале реакционера О. Сенковского «Библиотека для чтения» и не в «Отечественных записках», издателем которых был тогда П. Свиньин, а в передовом демократическом журнале того времени — «Современнике».
* * *
Долго и настойчиво готовил себя Гончаров к писательской деятельности.
В одном из писем, имея в виду как раз первоначальный период своей жизни в Петербурге, он говорит: «…Писал сам непрестанно… Потом я стал переводить массы — из Гете например — только не стихами, за которые я никогда не брался (в действительности Гончаров «брался» и за стихи — в молодости, — но всегда скрывал это. — А. Р.), а многие его прозаические сочинения, из Шиллера, Винкельмана и др. И все- это без всякой практической цели, а просто из влечения писать, учиться, заниматься, в смутной надежде, что выйдет что-нибудь. Кипами исписанной бумаги я топил потом печки.
Все это чтение и писание выработало мне однако перо и сообщило, бессознательно, писательские приемы и практику. Чтение было моей школой, литературные кружки того времени сообщили мне практику, т. е. я присматривался к взглядам, направлениям (курсив мой. — А. Р.) и т. д. Тут я только, а не в одиночном чтении и не на студенческой скамье, увидел — не без грусти — какое беспредельное и глубокое море — литература, со страхом понял, что литератору, если он претендует не на дилетантизм в ней, а на серьезное значение, надо положить в это дело чуть не всего себя и не всю жизнь!..»[64]
