Несмотря на большие деньги, полученные за «Преступление и наказание», Достоевский все же сидел без гроша. Целые тысячи пошли на уплату долгов, и, только что окончив одну большую работу, он сейчас же поступает в кабалу к некоему издателю Стелловскому. Тот купил право издания его сочинений за 3 тысячи рублей, и в добавление потребовал от него нового, нигде не напечатанного романа. Был назначен срок, определена неустойка. Достоевский, начав работать для Стелловского, ясно увидел, что если он будет писать, то не успеет закончить роман. Пришлось диктовать, и диктовать своей будущей жене, Анне Григорьевне, которая записывала за ним стенографически. Анна Григорьевна приходила обыкновенно к Достоевскому около полудня и работала до 2 или 3 часов. Сначала Достоевский прочитывал то, что было продиктовано им накануне, а потом диктовал дальше. Такая каторжная работа продолжалась три недели. Но повесть все же удалось окончить, и нет худа без добра: за это время Федор Михайлович успел сблизиться с Анной Григорьевной и через несколько месяцев (15 февраля 1867 года) женился на ней.
Следующие 4 года Достоевский провел за границей, преимущественно в Германии и Швейцарии. Дефицит был, конечно, хроническим;[11] в Женеве, например, приходилось занимать по 5 или 10 франков у Огарева; часто дело доходило до того, что надо было закладывать платье, гнездиться в одной комнате и т. д. И это несмотря на самую усиленную работу – «по громадному роману в год»: в 1868 был написан «Идиот», в 1869 – повесть «Вечный муж», в 1870 – «Бесы». В письмах своих за это время Достоевский постоянно жалуется на нищету, на то, что жене его приходится зимой закладывать последнюю шерстяную юбку, а самому ему – панталоны, чтобы получить два талера для телеграммы; жалуется на болезнь, на такое утомленное состояние духа, что «не пишется». С каким-то отчаянием восклицает он: «никак, ну, никак не могу писать более 3 1/2 листов в месяц. Это ужасно!»
Любопытные подробности о его творческой работе мы находим в этих же письмах. Вот они: «Не ответил я вам до сих пор потому, что буквально сидел, не разгибая шеи, за романом в „Рус. Вест.“ До того не удавалось, до того много раз пришлось переделывать, что я, наконец, дал себе слово не только не читать и не писать, но даже и не глядеть по сторонам, прежде чем кончу то, что задал себе. И это ведь еще только самое первое начало. Говорят, что тон и манера рассказа должны у художника зарождаться сами собой. Это правда, но иногда в них сбиваешься, их ищешь. Одним словом, никогда никакая вещь не стоила мне большего труда. В начале, т. е. еще в конце прошлого года, я смотрел на эту вещь(„Бесы“) как на вымученную, как на сочиненную, смотрел свысока. Потом посетило меня вдохновение, настоящее, и вдруг полюбил вещь, схватился за нее обеими руками – давай черкать написанное. Потом летом опять перемена: выступило еще новое лицо, с претензией на настоящего героя романа, так что прежний герой стал на второй план. Новый герой до того пленил меня, что я опять принялся за переделку».
Горе в том, что все это надо к сроку, наскоро. Начало уже послано в типографию, «и вдруг, – пишет Федор Михайлович, – я испугался: боюсь, что не по силам взял тему. Но серьезно боюсь, мучительно». «Эх, – восклицает он, – если бы писать так, как пишет Тургенев!». Рядом с этим – недоверие к себе, даже к своей репутации, боязнь, что редакция недовольна и пр. Повторяю – это невидная, но ужасная трагедия в жизни Достоевского. Вся ненормальность, противоестественность работы на продажу, творческой к тому же работы, оставила такие тяжелые, нехорошие следы на дивных произведениях гения! Раб, поденщик, литературный пролетарий – и всю свою жизнь такой! Тут есть отчего прийти в отчаяние.
Годы за границей тянулись скучно, однообразно. Мужу и жене обоим хотелось в Россию, но и выехать не на что, и кредиторы ждут там. Свет и радость вносило в жизнь только рождение детей, их лепет, их первые шаги, но зато как мучительно было хоронить их: «Ох, Аполлон Николаевич, – пишет Достоевский в 1868 году Майкову, – пусть, пусть смешна была моя любовь к моему первому дитяти, пусть я смешно выражался о ней во многих письмах многим поздравлявшим меня. Смешон для них был только один я, но вам, вам я не боюсь писать. Это маленькое трехмесячное создание, такое бедное, такое крошечное, – для меня было уже лицо, характер. Она начинала меня знать, любить и улыбалась, когда я подходил. Когда я своим смешным голосом начинал петь ей песни, она любила их слушать. Она не плакала и не морщилась, когда я ее целовал; она останавливалась плакать, когда я подходил. И вот теперь мне говорят в утешение, что у меня еще будут дети. А Соня где? Где эта маленькая личность, за которую я, смело говорю, крестную муку приму, чтобы только она была жива. Но, впрочем, оставим это: жена плачет. Послезавтра мы наконец расстанемся с нашей могилкой и уедем куда-нибудь».
8 июня 1871 года, не видя никакого выхода из затруднительных денежных обстоятельств и в то же время чувствуя, что оставаться долее за границей невыносимо, Достоевские вернулись в Петербург. В 1873 году Достоевский, по предложению князя Мещерского, сделался редактором «Гражданина», получая по 200 рублей в месяц, кроме платы за статьи. В 1875 году им написан роман «Подросток», который и был напечатан в вечной памяти «Отечественных Записках» за 1875 год. Последний факт заслуживает некоторого внимания, показывая нам, до какой высоты дошла слава Достоевского: журналы совсем другого направления соглашаются печатать, и даже с радостью, его произведения. В 1876 году Достоевский приступил к изданию «Дневника писателя».
Денежные обстоятельства его – факт в биографии Достоевского очень существенный – значительно поправились за это время. Анна Григорьевна, его жена, взяла на себя хлопоты по изданиям прежних произведений и таким путем доставила мужу доход от 2 до 3 тысяч рублей в год. Много помогал и гонорар: за «Подростка», например, Достоевский получал по 250 рублей с листа, за «Братьев Карамазовых» по 300 рублей, «Дневник писателя» также доставлял недурной доход: в 1876 году у него было 1980 подписчиков и, кроме того, в розничной продаже каждый номер расходился в 2 или 2,5 тысячах экземпляров. Некоторые номера потребовали второго или даже третьего издания. В 1877 году у «Дневника» было уже 3 тысячи подписчиков, да столько же номеров расходилось в розничной продаже. Один номер, выпущенный в 1880 году, в августе, содержавший в себе знаменитую речь о Пушкине, напечатан был в 4 тысячи экземпляров и разошелся в несколько дней. Было сделано новое издание в 2 тысячи экземпляров и разошлось без остатка. Единственный номер «Дневника» на 1881 год печатался уже в 8 тысячах экземплярах. Все эти 8 тысяч были распроданы в дни выноса и погребения. Сделано было второе издание в 6 тысяч экземпляров и разошлось нарасхват.
