371
Любовь людей к свободе и та склонность, которую они испытывают к равенству в реальной жизни, — совершенно разные чувства, и я осмелюсь добавить, что у демократических народов эти чувства не равны по силе и значению.
При внимательном рассмотрении можно увидеть, что каждый век отмечен одной своеобразной чертой, с которой связаны остальные его особенности; эта черта почти всегда порождает основополагающую идею или же господствующую страсть века, которая в конечном счете притягивает к себе и увлекает своим течением все человеческие чувства и все идеи подобно тому, как большая река притягивает к себе всякий бегущий поблизости ручей.
Свобода являла себя людям в разные времена и в разных формах; она не связана исключительно с какой-либо одной формой социального устройства и встречается не только в демократических государствах. Поэтому она не может представлять собой отличительной черты демократической эпохи.
Той особенной, исключительной чертой, отличающей данную эпоху от предшествовавших, является равенство условий существования; господствующей страстью, движущей сердцами людей в такие времена, выступает любовь к этому равенству.
Не спрашивайте, какую такую прелесть демократические народы видят в том, что все их граждане живут одинаково, не спрашивайте и об особых причинах, которые могут объяснять их столь упорную привязанность именно к равенству в числе всех благ, предоставляемых им обществом: равенство выступает отличительным признаком их эпохи. Этого вполне достаточно для объяснения того предпочтения, которое они оказывают равенству.
Независимо от названной причины, однако, существует множество других мотивов, которые во все времена по обыкновению заставляли людей предпочитать равенство свободе.
Если какой-либо народ мог самостоятельно уничтожить у себя или хотя бы ослабить господство равенства, он достигал этого лишь в результате долгих и мучительных усилий. Для этого ему необходимо было изменить свое социальное устройство, отменить свои законы, трансформировать обычаи и нравы. Политическую свободу, напротив, надо все время крепко держать в руках: достаточно ослабить хватку, и она ускользает.
Таким образом, люди цепко держатся за равенство не только потому, что оно им дорого; они привязаны к нему еще и потому, что верят в его неизбывность.
Самые ограниченные и легкомысленные люди осознают, что чрезмерная политическая свобода способна подвергнуть опасности спокойствие, наследственное имущество и жизнь индивидуумов. Напротив, только чрезвычайно внимательные и проницательные люди замечают ту опасность для нас, которую таит в себе равенство, и, как правило, они уклоняются от обязанности предупреждать окружающих об этой угрозе. Они знают, что те несчастья, которых они опасаются, еще весьма далеки, и тешат себя надеждой, что эти беды выпадут лишь на долю грядущих поколений, до которых нынешнему поколению мало дела. То зло, которое приносит с собой свобода, подчас проявляется незамедлительно; негативные стороны свободы видны всем, и все более или менее остро их ощущают. То зло, которое может произвести крайняя степень равенства, обнаруживает себя постепенно; оно понемногу проникает в ткани общественного организма; оно замечается лишь изредка, и в тот момент, когда оно становится особо разрушительным, привычка к нему уже оставляет людей бесчувственными.
То добро, что приносит с собой свобода, обнаруживается лишь долгое время спустя, и поэтому всегда легко ошибиться в причинах, породивших благо.
Преимущества равенства ощущаются незамедлительно, и ежедневно можно наблюдать тот источник, из которого они проистекают.
Политическая свобода время от времени дарует высокое наслаждение ограниченному числу граждан.
Равенство ежедневно наделяет каждого человека массой мелких радостей. Привлекательность равенства ощущается постоянно и действует на всякого; его чарам поддаются самые благородные сердца, и души самые низменные с восторгом предаются его наслаждениям. Таким образом, страсть, возбуждаемая равенством, одновременно является и сильной, и всеобщей.
Люди не могут пользоваться политической свободой, не оплачивая ее какими-либо жертвами, и они никогда не овладевают ею без больших усилий. Радости же, доставля-
372
емые равенством, не требуют ни жертв, ни усилий — их порождает всякое незначительное событие частной жизни, и, чтобы наслаждаться ими, человеку надо просто жить.
Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда, когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно разрушается в результате последних яростных междуусобных схваток и когда барьеры, разделявшие граждан, наконец-то оказываются опрокинутыми. В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат им, как драгоценностью, которую у них могут похитить. Страсть к равенству проникает во все уголки человеческого сердца, переполняя его и завладевая им целиком. Бесполезно объяснять людям, что, слепо отдаваясь одной исключительной страсти, они ставят под угрозу свои самые жизненно важные интересы: люди остаются глухими. Бесполезно доказывать людям, что, пока они смотрят в другую сторону, они теряют свободу, которая ускользает прямо из их рук: они остаются слепыми или, скорее, способными видеть во всей вселенной лишь один-единственный предмет своих вожделений.
Все вышеизложенное относится ко всем демократическим нациям. То, о чем речь пойдет ниже, имеет отношение только к нам самим — к французам.
У большей части современных наций, и особенно у народов континентальной Европы, стремление к свободе и сама идея свободы стали зарождаться и развиваться лишь с того времени, когда условия существования людей начали уравниваться — как следствие этого самого равенства. И именно абсолютные монархи более всего для этого потрудились, выравнивая чины и сословия среди своих подданных. В истории этих народов равенство предшествовало свободе; таким образом, равенство было уже явлением давним, тогда как свобода была еще явлением новым. Равенство уже создало приемлемые для себя убеждения, обычаи и законы, в то время как свобода впервые в полном одиночестве вышла на авансцену при ясном свете дня. Следовательно, свобода существовала лишь в виде идеи и внутренней склонности, когда равенство уже вошло в обычаи народов, овладело их нравами и придало особое направление самой заурядной жизнедеятельности людей. Следует ли удивляться тому, что наши современники предпочитают равенство свободе?
