Но самое интересное, что ей к весне колхоз отгрохал такую избу, ладно сложенную, в несколько комнат — никакого сравнения с той халабудой, в которой она жила. Так что колхоз может иметь свои достоинства — не раз потом, уже в Норвегии, я вспоминал об этом.
Я позже снимал у этой хозяйки комнату и жил там несколько месяцев в 1944 г.
Позже был пожар в городе, когда докторша моя (о ней позже) прыгала из окна второго этажа, и еще большой пожар в городской бане. Я шел мимо и принял посильное (запоздалое) участие в тушении. Пожар начался между гардеробом и мыльной; большинство успело выскочить и одеться, а одна тетка схватила только ватник и, прикрываясь снизу веником, бежала через весь длинный главный мост через Выг.
Все это показывало одно: налететь немецкой авиации — и из города с его деревянными домами, мостовыми, тротуарами и мостами будет один сплошной костер. Но немецкая авиация не налетала, хотя (как вскоре выяснилось) немцы прекрасно и в деталях знали обо всем, что находится в Беломорске.
Это был как раз момент некоторого перелома в ходе войны, который для нас ощущался особым образом: во-первых, в «Правде» из номера в номер шла громадная пьеса Корнейчука «Фронт»: первый и единственный случай, когда пьеса печаталась в газете «Правда», занимая ее почти всю. Суть этой довольно плохой пьесы заключалась в том, что старый, заслуженный генерал, воспитанный на гражданской войне, неправильно ведет войну и терпит поражения, но, благодаря указанию свыше (подразумевался Сталин), он смещен, а взамен назначается несколько новых, энергичных людей, которые ведут войну уже совершенно иначе. Это соответствовало действительности, но причинно-следственные связи тут были опущены.[275]
Из старого командования — от комдива и выше — после 1937 г. сохранились в живых только некоторые командиры Первой Конной армии времен гражданской войны. Посланный тогда в Царицын Сталин истребил там весь командный состав, кроме определенной группы, которую считал с тех пор лично преданной себе. Это и была руководящая группа в Первой Конной, слава которой широко пропагандировалась (словно других объединений в Красной армии и не было), а теперь она стояла фактически во главе всех наших вооруженных сил: Ворошилов, Тимошенко, Буденный (назначены командующими фронтами Северным, Западным и Южным), Кулик, Мехлис, Мерецков;[276] из других сохранились лишь немногие: Жуков, Василевский, Воронов, и почему-то уцелел умнейший Шапошников, старый офицер еще царской армии. Рокоссовский (с вырванными ногтями на руках) был тоже возвращен в строй еще в 1940 г.
Когда выяснилось, что Командарм Первой Конной руководить войсками не умеет, так как развернувшаяся война совершенно не похожа на гражданскую,[277] то Сталин начал выдвигать таких полководцев как тот же Рокоссовский, Ватутин, Конев, Черняховский, Баграмян. Но большинство лучших уже погибло.[278]
Пьеса Корнейчука показала, что идут перемены. Ворошилов был поставлен во главе партизанского движения, Буденного поставили готовить ремонт конницы, и Тимошенко был послан уже не знаю куда. У нас ходили слухи, что Кулик расстрелян — насколько верные, не знаю. На место Шапошникова начальником штаба был якобы поставлен Василевский; внезапно начали переучивать многомиллионные массы пехоты на новый боевой устав, переучивать прямо в ходе боев. Надо было научить их действовать в бою иначе, чем им это вдалбливали в течение десятилетий. Весь средний и младший комсостав армии обязан был из нового боевого устава пехоты, составленного маршалом Василевским (а может быть, Шапошниковым), выучивать шестнадцать параграфов наизусть. Первый из них я помню и до сих пор: «Командиры отделений и взводов для правильного и твердого управления огнем в бою обязаны выделять и указывать ясно видимые всеми ориентиры и, перенумеровав их справа налево, дать им наименования».
Одновременно надо было учиться оружию, старую винтовку «девяносто первого дробь тридцатого года» мы зубрили еще в университете, и тоже наизусть: «курок с пуговкой», «ударник с бойком», «зуб отсечкоотражате-ля» — но нельзя сказать, чтобы эту винтовку мы действительно умели разбирать и пользоваться ею. А теперь надо было учить еще новое оружие.
Не я один тогда получил кубики в петлицы (техника-интенданта 2-го ранга), не имея решительно никакого военного образования. Но теперь наши занятия военным делом получили некое официальное оформление. Все офицеры, не имевшие специального образования, должны были пройти так называемые курсы «Выстрел». Для боевых командиров это означало временное откомандирование по месту нахождения этих курсов, а для штабников прохождение обучения было очень облегчено. Просто кто-нибудь из кадровых военных проводил с нами занятия у нас же на Канале; нас учили разным видам автоматического оружия, станковому и ручному пулемету и противотанковому оружию. Мы хорошо знали по именам изобретателей оружия: некоторых кляли последними словами, других любили. Любили мы Дегтярева: у него все было очень просто. Автомат («пистолет-пулемет») Дегтярева — ППД — можно было освоить за пятнадцать минут, да и ручной пулемет его был немногим сложнее. Зато врагом человечества был Токарев. Его пистолет ТТ имел десятки и едва ли не сотни деталей, которые надо было помнить, разбирать, чистить и собирать. По счастью, у меня ТТ не было, но был испанский браунинг, с которым было много хлопот другого рода. Еще раз в сто хуже, чем пистолет ТТ, был ПТР — противотанковое ружье Токарева. Его с трудом перетаскивали два бойца, в разборке оно было невероятно сложным, а по имевшимся сведениям, на вражеские танки оно производило мало впечатления.
Кроме того, были полевые занятия. Всю нашу группу полковник Лсхен (начальник редакции газеты для финнов, параллельной нашему «Фронтзоль-дату»), имевший большой опыт военного руководства по Испании (он был видный деятель Коминтерна, хорошо говорил на нескольких языках). Каждому из нас нужно было уметь устроить опорный пункт взвода, правильно расставить воображаемые пулеметы и т. д.
Предполагалась учебная стрельба, но до этого, слава богу, не дошло. Однако в предвидении ее я решил пойти на кучу камней среди болота в стороне от дороги — пострелять из моего знаменитого испанского браунинга. Сначала он у меня стрелять вообще не хотел, потом застрелял, но я никуда не мог попасть, пули исчезали в неизвестном направлении. Браунинг этот был без автоматического взвода, и после каждого выстрела надо было его, как пистолет Лепажа, снова взводить. Тогда следующая пуля перекашивалась и застревала на входе в ствол. Сильно дергать в таких случаях нельзя, потому что как раз тут-то «пушка» и может внезапно выстрелить. Оставить пистолет наполовину взведенным тоже нельзя. Сплошное бедствие! Однажды, несколько позже, я, сидя на койке и приводя пистолет в порядок (регулярная чистка и смазка личного оружия входили в наши обязанности), я опять перекосил патрон в стволе и, дернув, выстрелил и прострелил койку рядом со своим бедром. Не хватало попасть под военный трибунал за самострел!
