Итоги
Вскоре в Сибирь приехало пополнение. Послушные воле Ленина, думцы-большевики отказались вотировать военные кредиты. Депутаты объезжали Россию, агитируя против войны. Вся думская фракция большевиков была арестована.
В разговорах с ними Коба, видимо, окончательно уяснил роль Малиновского. И свою жалкую роль. Когда-то он потерял веру в Бога. Теперь наступил второй страшный переворот в его душе. Он потерял веру в бога Ленина и в товарищей.
Он мог подвести итоги. Ему 37 лет – жизнь уже повернулась к смерти. И кто он? Член Центрального Комитета партии говорунов, большинство которых сидит по тюрьмам, а остальные ругаются между собой по заграницам. Жизнь не удалась! Теперь по целым дням он лежит, повернувшись лицом к стене. Он перестал убирать комнату, мыть после еды посуду. Деливший с ним жилье Свердлов рассказывал, как с усмешкой Коба ставил тарелки с объедками на пол и смотрел, как пес вылизывает посуду. И Свердлов вздохнул с облегчением, переехав в другой дом.
Между тем началась мобилизация в армию среди ссыльных. Свердлову службу в армии не доверили, а Кобу решили призвать.
И опять везли полузамерзшего грузина по тундре, по скованной льдом реке. Лишь через шесть недель, в конце 1916 года, измученного, привезли его в Красноярск на медицинскую комиссию. Но повезло: усохшая левая рука освободила от военной службы будущего Верховного Главнокомандующего.
Срок его ссылки заканчивался 7 июня 1917 года. И вновь некоторое благоволение властей: 20 февраля, за три с лишним месяца до окончания срока ссылки, ему разрешено отбыть в городок Ачинск.
В Ачинске в то время жил в ссылке Лев Каменев, редактор «Правды». Он был осужден вместе с фракцией большевиков в 1915 году. На суде вел себя странно, точнее, трусливо: в отличие от думцев-большевиков отказался осудить войну. Но все равно получил свою ссылку в Туруханский край.
По прибытии Каменев тут же был вызван на товарищеский суд ссыльных большевиков. В суде принимали участие только члены ЦК. И Каменев странно легко оправдался. Он сообщил нечто такое, в результате чего была принята резолюция, одобрявшая поведение всех большевиков на царском суде.
Уже после Февральской революции молодые вожди петроградских большевиков попытаются вновь устроить суд над Каменевым, на что тот величественно им ответит: «Ввиду партийно-политических соображений не могу дать всех объяснений по поводу своего поведения на суде впредь до переговоров с товарищем Лениным». Иными словами, он объяснил молодым большевикам, что есть вещи, о которых могут знать только вожди партии. И действительно, когда Ленин приедет в Петроград, «трус» Каменев с его одобрения станет членом ЦК.
Да, видимо, и это была столь знакомая Кобе двойная игра: Каменеву было поручено предать свои убеждения на суде. Ленин попытался сохранить на свободе нужного ему соратника. Но полиция поняла маневр, и Каменев получил ссылку.
В Ачинске Коба частенько навещает Каменева. Лев Борисович ораторствовал, учил мрачного грузина, а Коба слушал, молчал, попыхивая трубкой. Учился.
Если бы знал Каменев, какой ад был в душе Кобы. Сколько он понял, передумал. И как изменился.
«Некто 17-й год», – зловеще назвал его в своих предвидениях Велемир Хлебников.
Военные поражения, нехватка хлеба и холодная зима разбудили надежды революционеров. «Что-то в мире происходит. Утром страшно развернуть лист газетный», – писал Александр Блок.
В фельетоне, напечатанном в «Русском слове», Тэффи перечисляет слова, наиболее часто слышимые в толпе: «Отечество продают», «Дороговизна растет», «Власти бездействуют»…
Мейерхольд ставит «Маскарад», где в фантастически роскошных декорациях по сцене скользил, кривлялся Некто… Это была Смерть.
И свершилось! Сразу! Как бывает только на Руси! Свершилось то, о чем год назад нельзя было даже помыслить: в Петрограде произошла революция!
«Все сооружение рассыпалось как-то даже без облака пыли и очень быстро», – с изумлением писал будущий строитель Мавзолея А. Щусев.
И Бунин записал слова извозчика: «Мы – народ темный. Скажи одному: «трогай», а за ним и все».
Тюрьмы открыты, горят охранные отделения. Кто-то сумел позаботиться – настроил толпу. В революционном пожаре горят списки секретных сотрудников охранки…
И вот уже в Ачинске узнают потрясающую весть: царь отрекся от престола. Так в одночасье переменилась судьба Кобы.
Его прежняя энергия проснулась. Но это был уже новый Коба.
Каменев и Коба спешат в революционную столицу. Вместе с ними в поезде большая группа сибирских ссыльных.
В вагоне было холодно. Коба мучился, мерз, и Каменев отдал ему свои теплые носки. На станциях ссыльных встречали восторженно, а среди них и его – безвестного неудачника Кобу. Теперь они назывались «жертвы проклятого царского режима». Как всегда в России, после падения правителей в обществе проснулась ненависть ко всему, что связано с павшим режимом.
12 марта транссибирский экспресс привез его в Петроград. Он успел – прибыл в столицу одним из первых ссыльных большевиков и сразу направился к Аллилуевым.
Анна Аллилуева: «Все в том же костюме, косоворотке и в валенках, только лицо его стало значительно старше. Он смешно показывал в лицах ораторов, которые устраивали встречи на вокзалах. Он стал веселый».
Стояли мартовские дни, полные солнца. Солдатики, совершившие революцию, еще мирно сидели в петроградских кафе, и хозяева кормили их даром. Это были солдаты Петроградского гарнизона, те, кто под разными предлогами сумел остаться в столице и избежал фронта. «Беговые батальоны» – так презрительно называли их в действующей армии, ибо, когда их направляли на фронт, они бежали в первом же сражении. Они ненавидели войну и быстро стали находкой для революционной пропаганды. Теперь они чувствовали себя героями.
Интеллигенция была счастлива: отменена цензура, впервые – свобода слова. Политические партии росли как грибы. В театрах перед представлениями выходили знаменитые актрисы и, потрясая разорванными бутафорскими кандалами, символизирующими освобожденную Россию, пели «Марсельезу». Свобода, свобода! Петроградские улицы покрылись красным – красными бантами, красными флагами нескончаемых демонстраций. Все это напоминало о крови. Чернели только сожженные полицейские участки…
И солнце светило в те дни как-то особенно ярко. Даже свергнутая царица писала в своем письме отрекшемуся царю: «Какое яркое солнце…» Хотя уже тогда убивали: офицеров, полицейских… и в газетах было напечатано: «Убит тверской генерал-губернатор». (Впрочем, в той же газете объясняли: «Он был известный реакционер…»)
