Могла ли я тогда знать, что этот тихий и вежливый человек превратится в агрессивного, злого и мстительного. За что? Но со временем я понимала, что, увлекшись красивой и интересной жизнью, — на тот наш советский период, — поменяйся мы ролями, во-первых, никогда меня, безвестную пианистку из оркестра, на выстрел бы не подпустили. А если бы и подпустили, то вскоре безжалостно выбросили бы меня на свалку, попадись я в их «денежные» руки. Романтическая позолота, Людмилка, опаснее ржавчины.
Глава девятая. Я сегодня смеюсь...
Как назвать период жизни, когда вчерашнее ушло навсегда, а предсказать, что будет завтра, невозможно. И никаких предчувствий.
Об отдыхе даже речи быть не может. От своих мыслей на отдыхе сойдешь с ума. Переоценка. Самоанализ. Схватка с самой собой. Значит, что? Каждый час, каждую минуту себя занять. Выполнить перечень дел: шторы, газ, свет, счета, звонки. Чтобы на нервозность не хватало ни сил, ни времени. Но ночь. Ах, ночь… нервозность — это привычка. Кажется, я ее уже приобретаю. Ужас.
Позвонили из театра «Школа современной пьесы» с предложением сыграть в музыкальном спектакле «А чой-то ты во фраке?». Много открылось театров без постоянных трупп. Много антреприз. Звонили мне часто, но, памятуя «Современник», Театр киноактера, становилось грустно. Мое — это кино. Там я профи. И там хоть полгода, но без закулисных интриг. А в новое время в кино хлынули непрофи и полупрофи. Фильм «Нелюдь» снимал в прошлом второй режиссер. Это дефицитная профессия, но работа чисто организаторская. В кино второй режиссер — начальник штаба. А постановка фильма это совсем-совсем другое измерение.
Вот я и болталась сама по себе. Вроде все грамотно, но без полета. Монтировал же фильм вообще другой человек. Нет, подожду с кино. Уже по горькому опыту знаю: нет ролей в кино, — и не думай про него. Может быть, случится все то же «вдруг» и что-то стоящее со временем и приплывет.
И вот какая у меня появилась мысль. Зрителей видишь только после выхода фильма на экраны. На съемке вокруг только съемочная группа. Потому работа идет только на интуиции, на предощущении. Где же я могу понять, чего я стою и что же я наработала в ролях на экране? В концертах? Да. Но концерт напрямую связан с работой в кино. А новые песни — это лишь малые формы чего-то несыгранного. А как зрители будут смотреть на меня, когда новый, незнакомый персонаж будет рождаться с нуля, прямо здесь, у них на глазах, живьем, не на пленке. Очень интересно. И еще время. Время само вытолкнуло меня в театр.
Время. Непонятное время. Чего хотят люди, пришедшие в театр? Да вообще, чего хотят люди? Что принимают и чего не хотят? Что отвергают?
Ведь, несмотря на перестроечные изменения, на снятые запреты, мой инстинкт нащупывает какие-то новые моменты сопротивления, более изощренные, незнакомые и потому более опасные. Надо, надо попробовать, проверить время рядом со зрителями. Где кончается предел и где начинается беспредел? На экран, на сцену пришел новый язык. Исчез за ненадобностью язык иносказательный. Пришел язык раскованный, неподцензурный, порой даже грубый, матерный. И ничего! Никакой катастрофы. Свобода ведь! А где ее предел? За каким таким пределом она кончается?
А свободное движение уже началось вовсю. И все свободнее, свободнее. И нет остановки. Как наркотик. Платят за него столько, сколько спросят. Что за время?
Пойду попробую еще раз переступить театральный порог. И дело мне близкое — музыкальное дело. Только петь надо без микрофона. Смогу ли я перелететь вспять, переломить время и впрыгнуть в те годы, когда пела вообще без микрофона или «дула» в трамвайный микрофон, который шипел, свистел и крякал? К тому, девяносто второму году я уже неплохо разбиралась в качестве звука, в обработке голоса. Все с нуля. И в работе. И дома. В который же это раз?
Весело. Аж до слез. А если как на духу? Удар меня сокрушил. Ни спать, ни есть, ни отдыхать, ни расслабиться. Изрешечены нервы. Вера, вера потеряна. Но. Но! Но еще жива! Значит, еще где-то прячется сила духа. А сила духа, наверное, не только в способности выстоять, не согнуться, но и в готовности начать все сначала. Надо, надо все сначала. Выхода нет. Нет выхода.
И начала репетировать. Главная роль. Актриса, которая репетировала эту роль, начала параллельно работать в другом театре. Нужен второй состав. Первый, второй. Все равно. И дело интересное. Чеховский рассказ «Предложение» в смешанном жанре. И музыка, и танец, и пародия, и драматические сцены. Хожу на репетиции и, как всегда, кручу, вникаю во все «измы» характера героини. И постепенно выстраивается свое видение роли. Перезрелая девица. Ждала-ждала жениха. Верила-верила, гадала-гадала, смотрела-высматривала. Да и увяла. Поблекла, перезрела и стала похожа на желтую переспевшую грушу. Никакого лучика на семейное счастье. Серое унылое существо. Такая она в первой сцене.
Рядом с ее поместьем имение возможного жениха. Но ему уже тридцать пять лет. Безусловно, соседа она знала с детства. Но он так и не «проявился». Естественно, на него уже никаких видов. Потому их первая встреча не предвещает для нее никакого светлого будущего. И только когда до нее «доходит», что этот тридцатипятилетний сосед пришел с предложением руки и сердца, вот тут-то и начинается ее преображение. И расцвет, и душевное оттаивание. И румянец на щеках, и блеск в глазах. И эротическая пластика. Да, пожалуйста! Она готова к любви. Еще как готова! Все, что так долго сдерживалось, растопилось и взорвалось.
Так я размышляла. Я не принимала, нет, не я, моя интуиция не соглашалась ни с откровенными костюмами в начале роли, ни с решением актрисы из первого состава. Премьеру она играла замечательно. Но это не мое. И это естественно. Это нормально.
На одной из репетиций я сломала стопу на той же, черт бы ее побрал, правой ноге. Вот он ее и «побрал». Ведь разлетелась она в 1976 году на девятнадцать осколков. Как тут ей не треснуть? Прыжок и стоп! Люся, а не пора ли тебе без прыжков? Нет, без прыжков не могу. Пока. Подожди, всему свое время. Опять я с ней разговариваю. Противная какая. Все прыгает, хихикает. Мало ей всего. Сидит в гипсе, всеми брошенная, и ждет, когда опять сможет прыгнуть. Ну и сиди. Ну и жди. Ну и сижу. Сижу и жду выздоровления. После той травмы перелом стопы просто семечки. А семечки — это прекрасно. Семечки — это Харьков. Это детство. Это выздоровление.
Сижу в гипсе. Звонок из REN TV. Эльдар Рязанов снимает программу «Восемь девок — один я» — об актрисах, с которыми работал в кино. Моя «девка» должна быть готова к 8 марта 1992 года. Съемка была в феврале. Многие мои знакомые и друзья были в курсе свалившегося в мой дом семейного развала. И вдруг Эльдар прямо в лоб задает мне об этом вопрос. Я застыла. Но сразу же бурно и четко заработали все органы — от мозгов, ниже и по всему периметру.
