сельским обывателям было совершенно не под силу, и положение... представлялось совершенно отчаянным».
Таким образом, слова «дамы» о «море и голоде», разоривших деревни, можно читать буквально.
Невольно возникает вопрос: почему Геккерн выбрал для денежного займа товарища Дантеса по полку, штаб-ротмистра Полетику?
Я уже писал, что Геккерна окружало множество чрезвычайно богатых знакомых, однако должность посла обязывала ко многому. За помощью Геккерн мог обращаться только к неофициальным лицам. Полетики — близкие друзья Дантеса. Истинного их имущественного положения Геккерн знать не мог. Будучи незаконнорожденной дочерью Строганова, Идалия не была приближена ко двору, следовательно, обращение за помощью к ней никем превратно истолковано быть не могло. Кроме того, одалживать у товарища по полку было не только приличным, но и обычным.
Должен сказать, что при первой публикации этой главы я допустил ошибку, сказав, что Дантес был подчиненным Полетики, служил у него в эскадроне. Это не так. Штаб-ротмистр Полетика не был командиром Дантеса. Правильное замечание критиков о том, что обращение за денежным долгом младшего офицера к собственному командиру попросту невозможно, отпало само собой.
Было и еще замечание: возрастная разница Дантеса (25 лет) и Полетики (37 лет) будто бы делала, утверждаемую мной, их дружбу сомнительной.
Но, во-первых, я нигде не пишу о дружбе мужчин; разговор идет об особом расположении к Жоржу Идалии, муж обычно сопровождает ее. Что касается восприятия Екатерины и «старого барона», то действительно в своих письмах Жоржу в Тильзит, которые я приведу дальше, они одинаково говорят об особом дружественном расположении, даже более чем дружественном, почти родственном, «мужа и жены».
Что же касается «долга», то нельзя упускать и того обстоятельства, что к А. М. Полетике, если речь идет о Полетике, обращался не Жорж, а «старый барон», живший в тот период в Париже.
И все же, отчего отказом ответила Идалия, а не сам Александр Михайлович?
Дело в том, что письмо Геккерна могло прийти только летом или осенью 1836 года, когда кавалергарды находились на маневрах вне Петербурга. Отсутствие Полетики в столице давало право Идалии ответить барону до возвращения полка, что не только смягчало форму отказа, но и сохраняло достоинство мужа.
Клод в одном из писем так характеризовал финансовое положение Дантеса: «У Жоржа не было никакого личного состояния. Геккерн по договоренности с Конрадом Дантесом обеспечивал материальную сторону Жоржа в полку и вне оного. Мой предок Конрад не мог бы выдержать подобных расходов. Без покровительства Геккерна у Жоржа не было бы даже необходимого минимума, который бы позволил ему появляться в свете и при дворе. <...> Барон был человеком со слишком практическим умом».
В письме от 20 января 1836 года Труайя не сумел прочитать фамилию человека, которого особенно опасается сверхосторожный Дантес. «Ни слова Брожу (Бражу?) », — предупреждает он.
Л. А. Черейский, автор книги «Пушкин и его окружение», в разговоре со мной высказал предположение, что Труайя допустил ошибку: дело идет о графе Борхе.
Мое предположение, что в Париже находился дипломат-камергер А. М. Борх, архивными документами не подтвердилось. Оставался брат А. М. Борха — Иосиф Борх, протоколист-переводчик коллегии министерства иностранных дел. К сожалению, командировки в Париж И. Борха в начале 1836 года обнаружить пока не удалось, однако более поздние свидетельства о пребывании Борха за границей известны. «В последнее воскресенье, — писал А. Карамзин летом 1837 года, — я ездил верхом с графиней Борх... Муж, ехавший с нами в коляске... вынужден был воротиться... Кислая фигура de ce vilain a’varton de mari наводила уныние на все общество».
Упоминаются в этой прогулке и Жорж Дантес, и Луи Геккерн.
Графиня Любовь Борх была женщиной, как говорится, легкого нрава. Известно ироническое замечание Пушкина, встретившего чету Борх по дороге на Черную речку. «Вот две образцовых семьи, — сказал он Данзасу, — ведь жена живет с кучером, а муж — с форейтором».
A’varton de mari — муж-выродок, рогоносец, живущий с форейтором.
В этом смысле забавен поздний документ, найденный мною в архиве: усыновление глубоким стариком И. Борхом поручика Станислава, будто бы незаконнорожденного сына (история такая же, как и с Дантесом!), и ходатайство Борха о пожаловании Станиславу графского титула. Таким образом, Борх не просто светский знакомый Геккерна — он его «брат». Вероятно, общение между Геккерном и Борхом было самое тесное, и Дантес мог видеть в этом контакте особую для себя опасность.
Невольно вспоминается еще один почти мистический факт. Пасквиль, полученный Пушкиным, был подписан «несменным секретарем ордена рогоносцев графом И. Борхом». Это случилось через десять месяцев после того, как Жорж Дантес в письме Геккерну посоветовал особенно остерегаться этого человека.
Перечитаем зашифрованный Дантесом отрывок, восстановив его смысл: «...тайна известна только мне и ей (она носит ту же фамилию, что та дама, которая писала тебе по поводу меня, что ей очень жаль, но мор и голод разорили ее деревни); теперь ты понимаешь, что от такой женщины можно потерять голову, особливо если она тебя любит!
Еще раз — ни слова Борху (?), ведь он переписывается с Петербургом, и достаточно малейшего упоминания в письме к его супруге, чтобы мы оба погибли».
———
Статья М. А. Цявловского в «Звеньях» содержала не только категорическую оценку по поводу бесспорной «искренности и глубины чувства» Дантеса, но и касалась отношения к Дантесу Натальи Николаевны Пушкиной. М. А. Цявловский писал: «Ответное чувство Натальи Николаевны к Дантесу тоже теперь не может подвергаться никакому сомнению. То, что биографы Пушкина высказывали как предположение, теперь несомненный факт».
К сожалению, предположения «биографов», комментировавших опубликованные письма, шли подчас еще дальше. Даже такой серьезный исследователь, как Л. Гроссман, косвенную речь Дантеса перевел в прямую речь Натальи Николаевны. «На одном из зимних балов 1836 года состоялось «между двумя ритурнелями кадрили» решительное объяснение между Пушкиной и Дантесом», — писал Гроссман. И дальше: «Как оказывается, Наталья Николаевна заявила Дантесу: „Я люблю вас так, как еще в жизни не любила“».
Вопрос исчерпан, сомнений, по мнению исследователя, быть не должно. Однако если мы на основании всех предыдущих фактов допустили, что Дантес говорил Геккерну совсем о другой «даме», гораздо более знакомой «старому барону», чем Наталья Николаевна Пушкина, а значит, и легко узнаваемой, то как же назвать бесспорное ухаживание Дантеса за Натали? Неужели это розыгрыш?! Желание дискредитировать одну, чтобы отвести возможное подозрение от другой? Иначе неужели Дантес позволял себе издевательское преследование, «для потехи» общества, «прекрасной Натали», как писала Софи Карамзина, только
