синдром психического автоматизма (синдром Кандинского — Клерамбо), а также впервые описал эротический бред.
Французская психиатрия эпохи Лакана переживала расцвет. Причем, что интересно, он не был или фактически не был связан с психоанализом, поскольку, как известно, французские психиатры и психологи долго противились фрейдизму… лишь затем, чтобы спустя десятилетия отдаться ему. Лакан немного неохотно занимался медициной, его больше заботили философия и искусство, а еще, конечно же, литература. Но этот период важен для нас не только, чтобы показать Лакана-читателя и Лакана, зевающего на лекциях по физиологии. Именно в этом периоде — студенческих годах и начале практики — мы видим, как формируется Лакан-клиницист, практик. Фигура, перед нами предстающая, весьма интересна.
Лакан — аристократичный, колкий, смотрящий на всех с высоты собственного превосходства. «Фигура, предположительно знающая», не оставляла сомнений в том, что она действительно «знает», даже если для этого требовалось как-то особенно жестко отреагировать на реплику друга или пациента. Лакан тем не менее был внимателен к душевнобольным, но не потому, что хотел поставить диагноз, а потому, что стремился раздобыть в общении с ними нечто свое собственное — особую форму понимания, особое знание. Диагноз, понятие безумия для него не играли никакой роли. Для него важно было услышать конкретного человека — даже если при этом придется перебивать и спорить. Таков Лакан-практик: несколько снисходительный, резковатый.
Лучше всего это показывает случай Мари Пантен, на основании которого Лакан защитил свою диссертацию. Мари Пантен — псевдоним, ее настоящее имя Маргарита Анзье [160]. Она попала в больницу Св. Анны после медицинского освидетельствования в полиции, когда была задержана после попытки убийства известной актрисы Южет Дюфло. Лакан с интересом занялся этим случаем, обещавшим много загадок. Выяснилось, например, что его пациентка писала романы, и лечащий врач поспешил конфисковать рукописи, чтобы лучше понять ее мышление. Опираясь на общение с ней, а также на прочтение написанных ею писем и сочинений, он дал обширную и уже «фрейдистскую» по духу интерпретацию, показывая, как именно история человека влияет на формирование той или иной параноидальной системы.
Его пациентка была человеком со сложной судьбой: мать-провинциалка, страдающая манией, смерть сестры (тоже Маргариты) за два года до рождения самой героини диссертации, череда неудачных любовных отношений и платоническая влюбленность в коллегу. Затем последовал новый этап — неудачный брак, рождение мертвой дочери; на фоне этого забота о сыне, родившемся позже, обрела маниакальные черты. В этот момент и разыгрывается ее психоз: она начинает обвинять всех вокруг в своих неудачах, повсюду ей мерещатся заговоры, а ее более образованная и утонченная подруга становится злейшим врагом, равно как и несколько популярных актрис, мешающих на этот раз ее свиданию с принцем Уэльским. В конечном счете она попросту попыталась убить одну из завистниц, которая мешала ее счастью и заняла «ее» место.
Этому оригинальному случаю Лакан дает не менее оригинальную интерпретацию. Вместо описания симптомов и других банальностей психиатрической практики Лакан отмечает болезненную тягу пациентки к богатым и успешным женщинам, которые представляют собой ее «идеальное-Я». Как полагается, такая близость имела и обратную сторону, проявляющуюся в острой ненависти к этому идеальному образу — части себя самой. И, покушаясь на убийство, больная фактически пыталась совершить суицид.
Выход диссертации на нашел чрезмерно большого отклика как у фрейдистов, так и у психиатров-ортодоксов. Зато текст понравился молодым врачам и сюрреалистам. В будущем работа вышла в журнале сюрреалистов «Минотавр». Лакан стал психиатром, но психиатром не стал. А вот сюрреализм еще с 20-х годов начал оказывать серьезное влияние на Лакана, в частности именно после общения с сюрреалистами Лакан принялся читать Фрейда. Сюрреалисты относились к Фрейду скорее благосклонно, возможно, и не сильно вдаваясь в сущность его метапсихологии и критикуя за идею сверхдетерминизма, но очень приветствуя идею о бессознательном как о движущей иррациональной силе внутри человека. Как пишет Андре Бретон, во «Втором манифесте сюрреализма»: «Конечно же, сюрреализм […] вовсе не собирается по дешевке избавляться от фрейдистской критики идей: напротив, он считает эту критику первичной и единственной по-настоящему обоснованной» [161].
В 30-е годы Лакан все еще был предоставлен сам себе и поиску собственного пути. Он жадно хватался за знания, и внезапно ему очень повезло попасть на лекции А. Кожева по «Феноменологии духа». Примерно в это же время он начал собственный анализ у Р. Левенштейна, правда, для него это скорее формальность, чем внутреннее тяготение — он прервал анализ так быстро, как только стало позволительно. Левенштейн — один из основателей ППО, маститый аналитик, друг Мари Бонапарт… и притом весьма спорный клиницист, который, как вспоминали некоторые его анализанты, мог уснуть или зачитаться детективом во время сессии. Лакан был для него настоящим испытанием — молодой интеллектуал, пренебрегающий авторитетом своего аналитика и ведущий постоянные теоретические дебаты со своей кушетки.
Итак, Лакан стал членом Парижского психоаналитического общества в 1934 году, начал практиковать и несколько лет оставался малоизвестным аналитиком; но уже в 1936 году он выступил на конференции в Мариенбаде и там говорил о «Стадии зеркала». В этот момент на свет появилась именно «лакановская» версия психоанализа, то учение, которое сохраняло черты оригинальности и самобытности перед лицом любой критики. «Стадия зеркала» — это все еще поиск, но теперь уже более уверенный. Как Данте более твердо шагал по Чистилищу, преодолев Ад, все еще оставаясь грешником, так и Лакан уже обретал твердую почву под ногами, но стоял на ней пока недостаточно крепко. Уверенности ему придали Гегель, Кожев, Сартр.
У Лакана было несколько женщин и романов, причем всем отношениям он отдавался со страстью, по крайней мере сперва. Так, на защите его диссертации в зале присутствовали сразу две его любовницы — Олеся Сенкевич и Мария-Тереза Бержеро. Спустя время он женился на Марии-Луизе Блонден, но еще до развода с ней сошелся с Сильвией Батай. Мария-Луиза родила Лакану троих детей: Каролину (1937), Тибо (1939) и Сивиллу (1940). Сильвия подарила ему дочь Жюдид (1941). Вот как вспоминала своего отца в 40-е годы Сивилла Лакан:
«Вероятно, он имел обыкновение “появляться” как сейчас, так и тогда. Но в моей реальности была мама — и больше ничего. Нельзя сказать, что нам чего-то не хватало — по-другому никогда и не было вовсе. Мы знали, что у нас есть отец, но, видимо, отец был чем-то таким, чего не было с нами. Мама же была для нас всем: любовью, безопасностью, авторитетом.
Образ того времени остается в моей памяти застывшей фотографией: силуэт моего отца в дверях, однажды в четверг, когда он пришел
