жизнь. И защищает, как ни странно.
А однажды (он уже ходил) Петруша гулял на улице со своей нянькой. Он увидел меня и рванулся в мою сторону – и тут же поскользнулся и упал. Он разбил себе губы о мерзлую землю. Его гнала любовь ко мне, и он не рассчитал силы. Он еще не умел бегать по скользкой поверхности, не умел тормозить, не умел быть осторожным.
Петруша заплакал. Я подбежала к нему, подняла на руки. Его рот был окровавлен, зубки розовые от крови. Я не выдержала этого зрелища и заплакала сама.
Сейчас Петруша уже большой. У него не хватает на меня времени, но это не имеет значения. Мое восприятие – как матрешка. Сверху большой, внутри поменьше, а там, в глубине, – маленький мальчик, который бежит ко мне в красном комбинезончике с вытянутыми руками. И не падает. Почему? Потому что я успеваю подхватить его раньше, чем он упал. И так будет всегда. Беги, мой мальчик-побегайчик, и ничего не бойся.
Соня слегла и стала умирать.
Умирала долго. Бедная Светочка уставала до изнеможения. Попросила меня позвать врача.
Я договорилась с опытным психологом. Пришел еврей в возрасте. Увидел перед собой старую женщину (семьдесят семь лет). После операции Сонечка прожила еще семнадцать лет и умирала от другой болезни.
Психолог разговаривал с Соней громко, как с глухой и слабоумной. Мне это не нравилось. Соня не глухая и в своем уме. Она говорила тихо и вразумительно, как всегда.
– Доктор, моя дочь очень устает. Она работает восемь часов в день, у нее большая ответственность. Вы ведь знаете, деньги платят не за красивые глаза…
– Ну понятно, – снисходительно соглашается психолог.
– Вечером моя дочка возвращается домой, а тут – я, еще одна нагрузка. Получается, она выполняет двойную работу. Мне очень тяжело это видеть. Мне не хочется быть обузой.
– Ну понятно, – соглашается психолог.
– Вы не могли бы мне помочь?
– Как?
– Ну, сделать так, чтобы я не жила…
Психолог решил, что старуха поехала мозгами. Обычное дело. Но я-то видела, что Соня никуда не поехала. Она любит Светочку больше, чем себя, и ей невыносимо быть обузой.
– То есть вы хотите умереть? – уточнил психолог.
– Да, – прямо ответила Соня.
Лева и Света стояли в дверях и тихо плакали. Я впервые видела плачущего Леву, и моя душа рвалась на части. Как бы я хотела помочь! Но что я могла сделать? Только плакать вместе с ними.
– Может быть, есть смысл стать здоровой? – спросил психолог.
– Как это? – не поняла Соня.
– Ну, выздороветь. Хорошо себя чувствовать.
– А это возможно?
– Почему бы и нет…
– Доктор, вы можете сделать из меня человека?
Соня подняла на врача свои глаза, в которых засветилась надежда. Она страстно хотела жить, как все безнадежно больные.
Соня умерла. Ей дали место на Митинском кладбище. Это все равно что получить квартиру в хрущевке. После кремации мы приехали на Митинское кладбище. Меня поразили длинные ряды свежих могил. На цементных памятниках стояли даты рождения и смерти. Промежуток – двадцать пять лет. Это были пожарные Чернобыля. Волосы шевелятся, когда смотришь на эти ранние могилы. Целое подразделение. Я поняла: заболевших ребят отправляли в Москву в онкологический центр, а из центра на кладбище.
Могила Сони оказалась наполовину заполнена водой. Весна. Грунтовые воды. Лева держал в руках керамическую урну с прахом жены.
– Я ее сюда не положу, – проговорил Лева.
Последовало молчаливое согласие. Понятно, что Соне все равно. Какая ей разница, где будет находиться урна с пеплом? Но все наше нутро протестовало против этой равнодушной, циничной реальности.
Я отправилась в Союз писателей и попросила место на хорошем кладбище. Кладбища не бывают хорошие и плохие. Это просто погост. И тем не менее…
Мне выделили участок на Ваганьковском. Престижное место. Там покоятся Владимир Высоцкий, тележурналист Влад Листьев. Поблизости – братья Квантришвили, авторитетные бандиты. Над ними памятник: ангел в человеческий рост.
Таково состояние общества. Деньги делают все.
Наш участок – в некотором отдалении, возле кирпичной стены, за которой шумит город. Рядом с могилой Сони покоится какой-то тридцатисемилетний красавец. В его памятник вделана большая фотография. Он стоит скрестив руки, как Наполеон, и смотрит насмешливо.
Перед тем как похоронить урну, мы зашли в кладбищенскую церковь. Я наклонилась, чтобы поставить свечу, и моя кофточка внезапно загорелась на спине. Игорь сбил огонь руками.
Никто не придал этому особого значения, кроме меня. Я догадалась, это привет от Сони. Соня не простила мне те страдания, которые выпали на долю ее любимого сына. И я ее понимала. Не все можно простить.
Надвигалось лето. Я собралась ехать в Дом творчества. Для чего? Для творчества. Лето было моим промысловым периодом. Летом у меня хорошо крутятся мозги.
Светлана оставалась в Москве. Ей некуда было поехать и не с кем.
Я решила взять ее с собой в свой двухместный номер.
– А она тебе не помешает? – спросил Игорь.
– Помешает, – сказала я.
– Зачем же ты ее берешь?
– Если не я, то никто.
И это правда. Света не могла ездить в обычные дома отдыха. Она плохо сходилась с людьми и была обречена на одиночество. А в Домах творчества, как правило, интересные люди, запоминающиеся беседы. Все это украшает жизнь.
Светлана мне не мешала. Когда я садилась работать, она шла гулять.
Я заканчивала свою дневную норму и присоединялась к Свете. Мы шли на длинные прогулки. Я запомнила долгую дорогу, в конце которой было гороховое поле. А за полем церковь – белая, узкая, с высокой колокольней. Вставал образ старой Руси: просторы, церквушка, небо. Много неба.
По окончании срока я возвращалась в Москву просветленная, с новой повестью и отдохнувшей Светланой. Двойной урожай.
Я пристроила к даче пятьдесят метров – две дополнительные комнаты. Стала приглашать Свету на лето. Она каждое лето приезжала ко мне на дачу. Выглядела всегда примерно одинаково: худая, короткая стрижка, незапоминающаяся одежда. Было видно полное равнодушие к себе как к женщине. При этом взгляд умный, голос красивый, низкий и тоже умный. Скромность и достоинство исходили от нее, как аромат от цветка, и общее впечатление – приятное.
Света была похожа на Леву, но Соня в ней проступала, и я получала одновременно и Соню, и Свету, и для меня это было важно.
Однажды я заметила: Светочка приехала другая. Волосы отросли, как у батьки Махно. Общий вид – запущенный. Что-то явно изменилось в худшую сторону. Светочка подошла ко мне и спросила:
– Ты перестроила дачу?
– Нет.
