— Значит, учителя видели, что у вас с ребятами от них тайны?
— Ну и что?
— Слухи могли пойти. Когда нет гласности, обычно возникают слухи.
Он понимающе кивает.
— Разумеется, гласность — прекрасная вещь! Необходимая! Я сам — принципиальный, убежденный сторонник гласности. Однако ведь для нее созреть прежде надо. Нравственно и психологически. Не всякая среда готова сразу, сегодня же, воспринять гласность. Верно?
…Слухи действительно пошли. И самые фантастические! Поводом к ним послужило одно обстоятельство.
В педагогике хорошо известен так называемый „игровой принцип“, „игровой эффект“. Тимуровские команды, клубы мушкетеров — все это, в конце концов, благородная, умная и полезная игра.
Морозов с той же целью решил организовать в школе сводный отряд „Железная звезда“. (Название подсказал роман Серафимовича.) Разумеется — секретный, какая же игра без тайны? Собрал у себя в кабинете несколько ребят — потруднее и посмышленее, объявил им: „Никому — ни слова! Примем в отряд только самых достойных. Собираться станем после уроков. Торжественно, при свечах“.
Морозов написал текст клятвы: „Обязуюсь быть бесстрашным, тренировать себя в решительности, твердости, выдержке, дисциплине, чтобы стать настоящим человеком. Обещаю воздерживаться от слез, быть справедливым, защищать слабых, заслонять собою товарища от опасности, хранить тайну, не быть доносчиком, охранять справедливость и порядок… Если нарушу эту клятву, пусть меня презирают и смеются надо мной товарищи, пусть назовут меня позорным именем труса…“
С каким чувством, как взволнованно произносили ребята эти слова!
И вдруг — дело было в субботу, после уроков — в кабинет к Морозову, не постучавшись, вошла Ольга Филипповна.
Остановилась в двух шагах от его стола, уперла руки в боки, спросила: „А что, Виктор Михайлович, у нас в школе подпольная банда завелась?“ Он опешил: „Какая банда?“ Покачиваясь с носка на каблук, она сказала: „Железная звезда“… Мать одной девочки ко мне прибегала сегодня. Дочь ей проговорилась: нас, мол, скоро в подвал поведут. В темноту, со свечами». — «Успокойтесь, Ольга Филипповна, — сказал он. — Никто никого не поведет. В подвале ваша картошка лежит». Она победоносно, торжествующе глядела на него. Какие козыри против директора оказались у нее в руках, какие козыри! Наслаждаясь, продолжала: «Девочка проговорилась и тут же слезами залилась. Бросилась умолять мать: только ни слова никому, ни гугу. Если узнают, что я тайну выдала, мне плохо будет». — «Успокойтесь, Ольга Филипповна, — повторил он. — Уверяю вас, все в порядке». Она глядела на него, как кошка на мышь, разве что не облизывалась… Вдруг, на всю школу, чтобы все слышали, закричала: «А я вам не верю! Я не выйду одна на улицу! Я бандитов боюсь! Позвоните мужу, пусть немедленно придет за мной!..»
Морозов смотрит мне в глаза.
И, по-вашему, мог я что-то объяснить этим людям? Они бы поняли меня? — Он произносит непримиримо, ожесточенно: — Гла-ас-ность, как же!..
Он сказал себе: все, хватит. Пора переходить в наступление. Пусть сами стены вопиют против таких вот «педагогов». В учительской развесил плакаты, короткие и хлесткие, как удары: «Хочешь получить умный ответ на уроке — научись умно спрашивать», «Корень учения горек — если учитель скучен», «Причина ухода с урока бывает в самом уроке», «Мы часто любим контролировать то, чему сами еще не научили»… Сочинил «Грамоту от Плюшкина». Круглой славянской вязью вывел: «Грамота коллективу учителей средней школы за высокую захламленность учительской». И подпись: «Степан Плюшкин».
На каждого преподавателя специальную папку завел. Досье. Чтобы любой антипедагогический проступок того был на виду, не исчезал бесследно. Всем дал понять: от его директорских глаз и ушей никогда ничего не укроется, все ему становится известным. Встречая в коридоре Федора Игнатьевича, наклонялся к его уху, спрашивал: «Отличились вы, Федор Игнатьевич, вчера?.. Мне Ольга Филипповна сказала». А Ольге Филипповне говорил: «Знаю, Ольга Филипповна, все знаю… Мне доложил Федор Игнатьевич».
Он решительно объясняет мне:
Да, я вынужден был так поступить. Нельзя было позволить людям против меня объединиться. Действия мои вызывались тактической необходимостью…
…Произошло все на общем собрании.
Морозов предложил необычную повестку дня: «Суесловие — враг педагогики». Вместо традиционного доклада встал и вслух прочел замечательное стихотворение А. Твардовского «Слово о словах»:
…Я знаю, как слова опасны,
Как могут быть вредны подчас,
Как, обольщая нас окраской,
Слова — труха, слова — утиль,
В иных устах до пошлой сказки
Низводят сказочную быль…
Удивительно точно сказано. И особенно это надо помнить им, учителям. Ведь если терпит инфляцию педагогическое слово, то обесценивается и само педагогическое действие… Кто хочет выступить?
Все молчали. Морозов по лицам видел: обескуражены. Такого не было никогда, чтобы вместо доклада — стихи читать. Не знали, как и реагировать.
Морозов поторопил: «Начинайте, товарищи, начинайте, — пошутил: — пусть самый умный из вас возразит мне с пеной у рта…»
Поднялась Ольга Филипповна. С ласковой ледяной улыбочкой проговорила: «Я хоть и дура, наверное, но ладно, скажу… Виктор Михайлович прочел нам стихотворение о том, как надо правильно выбирать выражения. Но сам-то он разве их с нами выбирает?»
Морозов терпеливо объяснил с места: «Ольга Филипповна, речь шла не о вежливости, а о соответствии между словом и делом».
Она и бровью не повела. «В народе говорят: заставят хрюкать — свиньей станешь. Так и у нас получается. Если мы поверим всем обидным словам Виктора Михайловича, посмотрим на себя его глазами, то хоть в петлю лезь. Люди второго сорта! Он один — умный, один — образованный, один — способный. А мы все — пни с глазами. С нами считаться нечего. Нас он открыто презирает…»
Морозов с места резко возразил: «Неправда! Ложь! Я не вас не уважаю, а те устаревшие, негодные методы, которыми вы сегодня пытаетесь учить детей».
Она опять не обратила на него ни малейшего внимания. Продолжала: «Посмотрите, как он нас сталкивает друг с другом лбами. Как разговаривает с нами. Не словами даже, а через бумажечки на стенах. Живых слов ему на нас жалко».
Он резко возразил: «Я на ваше чувство юмора рассчитывал. Извините».
Тут она наконец обернулась к нему. «Чувство юмора у нас есть, неправда, — сказала. — Мы люди тоже веселые. Над шуточкой умеем похихикать. Но шутка шутке — рознь. Шутка должна делу помогать, стимулировать человека к работе. А ваша шутка — злостная, стремится человека в порошок стереть. Таких шуточек мы не потерпим. — Она обратилась к собранию: — Кощунствовать над картиной Репина, детей убийством пугать — разве это шутка? Велеть пририсовать Чехову бороду — шутка? Противопоставить пионерской организации какую-то чуждую нам „Железную звезду“ — шутка? Сказать, что у нас, как у припадочных, пена изо рта — тоже шутка?..»
