17 октября 1918 года Омское Временное правительство адмирала Колчака, контролировавшее Дальний Восток, издало постановление своего министерства финансов, которое опубликовали многие местные газеты:
«Хабаровское Отделение Государственного банка объявляет, что штемпелевание Краснощёковских денежных знаков в 10-и и 25 руб. достоинстве продлено до 15-го декабря сего года…»
К октябрю 1918 года гражданская война в стране уже разгорелась. Правда, Белая армия насчитывала 200 000 человек, а в Красной армии было всего 40 000.
Повезло бывшему командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Михаилу Павловичу Саблину – ему, приглашённому в июне месяце в гости к Ларисе Рейснер и Фёдору Раскольникову и арестованному у них чекистами, осенью каким-то образом (с помощью матросов?) удалось обрести свободу и бежать в Англию.
А Маяковский в конце первой декады октября поехал в Москву и 12 числа в театральном отделе Наркомпроса, который располагался в гостинице «Метрополь», выступил с чтением «Мистерии-буфф». Возглавлявшая отдел Ольга
Давидовна Каменева (жена Льва Каменева и родная сестра Льва Троцкого) потом вспоминала:
«Для того чтобы выслушать его пьесу, я пригласила в наш отдел, который помещался в трёх комнатах на пятом этаже, целый ряд крупных режиссёров… Туда явились и Станиславский, и Немирович-Данченко и Санин. Был и Вячеслав Иванов. «Мистерия – буфф» была зачитана Маяковским без передышки, он выпил только один стакан воды. Его слушали. Не могли, конечно, не получить известного эстетического удовольствия крупные режиссёры, но ясно, что по содержанию и по настроению эта школа не соответствовала тем режиссёрам, которые там присутствовали. Среди них был и Таиров. Я стояла за то, чтобы эту вещь поставить».
Но именитых театральных деятелей «эта вещь» не вдохновила.
В тот же день в Наркомпросе состоялось ещё одно заседание, на котором обсуждался репертуар московских театров в дни Октябрьских торжеств. Газета «Театральный курьер» через два дня сообщила:
«Собранию были предложены пьесы В.Каменского „Стенька Разин“ и новая пьеса Маяковского „Мистерия-буфф“, предназначенная для постановки в Петрограде, а в Москве прочитанная в нескольких кружках и вызвавшая большие похвалы. Пьеса красочная, оригинальная и вполне отвечающая моменту. Вопрос о постановке этих пьес вызвал оживлённый обмен мнений».
Эсфирь Ильинична Шуб, будущий советский кинорежиссёр, а тогда скромный работник Наркомпроса (она вела протокол заседания), вспоминала:
«Высказывания были очень острожные, скорее критические. Главным образом утверждали, что пролетариат не поймёт содержания, говорили о трудности сценического воплощения».
А в петроградских газетах 12 октября появилось «Обращение к актёрам»:
«Товарищи актёры! Вы обязаны великий пролетарский праздник революции ознаменовать революционным спектаклем. Вами должна быть разыграна „Мистерия-буфф“, героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским.
Все к работе! Время дорого! Просят явиться только товарищей, желающих принять участие в постановке. Число мест ограничено.
Члены комитета постановки: В.Э.Мейерхольд, В.ВМаяковский, П.М. Лебедев, Л.И. Жевержеев, О.М.Брик».
Тех, кто откликнулся на этот призыв, Аркадий Ваксберг охарактеризовал так:
«Всё это были, увы, в своём большинстве актёры далеко не первого ряда, готовые продаться хоть чёрту, хоть дьяволу, лишь бы получить какие-то деньги…»
30 октября поэт и журналист Николай Шебуев опубликовал грустные строчки о сложившейся к тому моменту ситуации в стране Советов:
«Кто равен, тот исчез: не свой он и ничей…
Смешалось яркость "я "мычаньем стадным "мы"».
Корней Иванович Чуковский, посетивший осенью 1918 года Луначарского, 15 октября записал в дневнике:
«Присутствовавшие поэты ведут себя в кабинете наркома вызывающе – спокойно в стиле Маяковского».
Был ли среди этих стихотворцев приглашён к наркому и поэт Василий Князев, неизвестно. Но «Красная газета» 23 октября сообщила об очередном выступлении «красного поэта»:
«Аплодисментами был встречен пролетарский русский Беранже Василий Князев».
А поэт Александр Блок окончательно превратился в советского чиновника – об этом Чуковский записал в дневнике 23 ноября:
«Блок служит в Комиссариате просвещения по театральной части…»
В ноябре 1918 года гетман Украины Павел Скоропадский объявил всеобщую мобилизацию, и Николай Бурлюк (поэт-футурист, брат Давида Бурлюка, ставший боевым офицером) был отправлен служить в Одессу, в Радиодивизион. Он мог повторить строки, написанные им несколько лет назад:
«Я вновь живу как накануне чуда.
Дней скорлупой пусть жизнь мне строит козни;
Печалей, радостей бессмысленная груда —
Мне только плен коварнопоздний.
Но чую: разорвётся плёнка,
И как птенец вторично в жизнь приду,
И он заговорит причудливо и звонко,
Как Пан в вакхическом бреду».
Другой Николай – Андреев (тот, что вместе с Яковом Блюмкиным покушался на германского посла Вильгельма фон Мирбаха) оказался у батьки Нестора Махно. Но анархизм Андрееву не понравился, и он ушёл от махновцев.
Существует версия, что Яков Блюмкин после разгрома левоэсеровского мятежа не просто жил под Петроградом, но и работал в петроградской ЧК под фамилией Константин Владимиров. В сентябре его отправили на Украину, откуда он перебрался в Белгород, а затем – в Киев, где стал секретарём подпольного горкома партии левых эсеров.
Тем временем в Россию из германского плена вернулся Роман Вацлавович Малиновский (бывший депутат Государственной думы от партии большевиков, член ЦК РСДРП, уличённый в служении царской охранке). Его сразу же арестовали, а 5 ноября 1918 года (по приговору Верховного трибунала ВЦИК) расстреляли.
А Маяковский в петроградском журнале «Пламя» 7 ноября опубликовал стихотворение «Ода революции», которое на этот раз посвящалось не революции вообще, а Октябрю 1917-го. Поэт подчёркнуто выражал своё (отличное от обывательского) отношение к большевистскому перевороту:
«Вчерашние раны лижет и лижет,
и снова вижу вскрытые вены я.
Тебе обывательское – / о, будь ты проклята трижды! —
и моё / поэтово – / о, четырежды славься, благословенная!»
Маяковский явно надеялся, что те, кто находились тогда у власти, услышат его и по достоинству оценят. Он очень хотел войти в их круг. И чтобы там его считали своим.
