Проболел он не один месяц и только с середины апреля снова приступил к занятиям. Перелом же худо сросся, приведя к заметной хромоте и тем самым увеличив сходство поэта с идеалом его юношеских лет – Байроном, который, как известно, был хром. Увы, едва ли знают те, кто поклоняется своим одушевлённым и неодушевлённым кумирам, что вожделенная похожесть на предмет неправедной страсти может обнаружиться совершенно неожиданным образом и так, что не обрадуешься.
Желая оградить внука от неудобств казарменной жизни, Елизавета Алексеевна сняла для него квартиру на Мойке, неподалёку от Школы, да и от тогдашнего места проживания Александра Сергеевича Пушкина. Среди новых товарищей Лермонтова оказались два брата Мартыновых, одному из которых – высокому красавцу Николаю, было суждено стать его убийцей. Что касается внешности самого Михаила Юрьевича, то он был весьма нехорош и лицом, и фигурою – широкою в плечах, низкорослой. Однако же умный взгляд, мягкие чёрные волосы, изящно очерченные губы и красивые руки…
За кривые ноги, большую голову и сутуловатость Лермонтов получил прозвище «Маёшка», по имени одного из трагикомичных персонажей французского фольклора. Обижаться на прозвища в силу их неизменной точности не принято. Именно через прозвище, а не через условные красивые имена человек в юном возрасте начинает осознавать себя реально. И свою заковыристую грубоватую кличку юнкер Лермонтов принимал с бесшабашностью и задором, вполне естественным для Маёшки.
Заботила ли в эту пору Михаила Юрьевича его собственная внешность? Ничуть! Увлекала ли возможность поэтической славы? Нисколько! И любовь, и поэзия были в прошлом, как нечто несостоявшееся и для него чуждое. Юноша, избравший для своей карьеры поле боя, более грезит о военных подвигах и о геройской смерти. Ничего серьёзного за годы учёбы в Юнкерской школе Лермонтов не написал. А если что и сочинял, – фривольные, а подчас и скабрезного содержания стихи на темы юнкерской жизни.
Разносторонние дарования его – к музыке, живописи, математике, тут, конечно же, востребованы не были. Не та среда, что, скажем, в университете – куда проще. В Юнкерской школе ценились совсем иные его качества: способность пить и не пьянеть; умение не рассказывать, а «играть» анекдоты. Был спрос и на острое, едкое словцо Михаила Юрьевича, подкреплённое мастерской карикатурой на преподавателей или соучеников. Юнкеру Лермонтову принадлежит изобретение так называемой «Нумидийской кавалерии».
Суть этой школьной шалости заключалась в том, что один ученик садился верхом на другого, брал в руку банку с водой;
затем они покрывались простынёю, как бы плащом, и врывались в палату отходящих ко сну новичков. Сдёргивались одеяла, выливалась вода, и «нумидийская кавалерия» уносилась прочь.
Можно не сомневаться, что и в других школьных проказах Лермонтов был из первых заводил. Очевидно, ему принадлежит и название юнкерского еженедельного рукописного журнала «Школьная заря», начавшего выходить в начале 1834 года. Слишком уж оно напоминает аналогичное издание, «Утреннюю зарю», предпринятое поэтом ещё в Университетском пансионе. И теперь, конечно же, он был основным автором и поставщиком журнала, отнюдь не рассчитанного на строгий вкус школьных преподавателей и инспекторов. «Уланша», «Праздник в Петергофе», «Госпиталь», «Юнкерская молитва» – нескромные произведения юнкерской музы Лермонтова в позднейших изданиях неизменно обрастали стыдливыми купюрами и только в рукописном оригинале к вящему удовольствию учеников выглядели вполне непристойно.
И тем не менее было бы большим заблуждением считать время, проведённое Михаилом Юрьевичем в «Пёстром эскадроне», некой творческой паузой. Разве можно, к примеру, считать паузою в дыхании выдох, когда человек освобождает лёгкие для новой порции свежего воздуха? А для Лермонтова в эту пору и было первейшей необходимостью – обновление. Нужно было забыть Байрона, Пушкина, забыть всё чужое, наносное и сделаться самим собой. Литературные проделки Маёшки стали для поэта школой реализма: приземлили лексику, сблизили с «грубой жизнью» и тем самым приготовили его к написанию шедевров, которые были уже не за горами…
По величайшей строгости к себе в эту пору Лермонтов не предпринимает ни малейших попыток напечататься. И вот дальний родственник поэта и товарищ по школе – Николай Дмитриевич Юрьев, отчаявшись уговорить Михаила Юрьевича на публикацию, тайком от автора передаёт его поэму «Хаджи Абрек» Сенковскому, и она выходит в «Библиотеке для чтения».
Лермонтов, конечно же, рассердился. Однако благоприятные отзывы в прессе смягчили его гнев. К этому времени поэт уже окончил Юнкерскую школу и высочайшим приказом был произведён в корнеты лейб-гвардии Гусарского Петербургского полка. Но желания обивать пороги редакций и печататься у него так и не появилось. Михаил Юрьевич как бы предчувствовал, что придёт его день и час, когда одним-единственным стихотворением он прославится на всю Россию.
Теперь же довольствовался любовью своих однополчан, ценивших его за остроумие и удаль, получал своё жалование 276 рублей в год, а к тому же ежемесячно 84 рубля фуражных, что не представлялось ему нищенски малым, поскольку на экипировку и обмундирование для внука раскошеливалась лично его бабушка Елизавета Алексеевна. Она же выдавала ему ежегодно ещё по 10 тысяч, что называется, на жизнь.
На первом же офицерском балу, когда только сшитый мундир был в новинку и воспринимался особенно радостно, Михаил Юрьевич неожиданно встретил свою давнюю полудетскую любовь «Мисс Блейк-айз» – Екатерину Сушкову, которую не видел более четырёх лет. И вот здесь-то вдруг сказались горечь и мука его неразделённой любви к другой женщине – к Наталье Ивановой. Вот оно обещанное: «Начну обманывать безбожно»…
Но почему Лермонтов решил отомстить за причинённые ею страдания именно Сушковой? Не потому ли, что помнил, как и Катишь в своё время посмеялась над его чувствами? Не потому ли, что и тогда мучился не менее, чем в свою взрослую пору? Впрочем, скорее всего, молодым человеком руководило горячее желание уберечь своего друга Алексея Лопухина от роли жениха Сушковой и разоблачить перед ним лицемерие её чувств. И тем проще Михаилу Юрьевичу было это сделать, что сам он в эту пору уже едва ли верил женщинам.
И вот по всем правилам психологического романа поэтом была разыграна любовная история, скомпрометировавшая девушку в глазах света, лишившая её завидного жениха и обеспечившая известную долю внимания того же света самому Михаилу Юрьевичу, тогда ещё малоизвестному искателю успеха, новоиспечённому корнету.
