Подводная лодка была подготовлена для автономного плавания сроком до четырех—шести месяцев. На всех членах команды было кожаное одеяние. На некотором удалении стояли родственники: жены, матери, дети. У всех были заплаканные глаза. Поскольку они находились в двухстах—трехстах метрах от нас, ветер доносил до них только отдельные слова напутственной речи.
Начальник базы подошел к нам и пожал каждому руку. Увидев меня, он на какой-то момент оторопел и тут же удалился.
Экипажу было дано десять минут на прощание. Наблюдая за происходившим, я был рад, что оказался один.
Но вот сделаны последние приготовления к отплытию. Я проверил наш багаж. Билли безмолвно стоял рядом со мной, смущенный и в какой-то степени испуганный. Я хлопнул его по плечу.
— Ну вот, Билли, сейчас и отправляемся, — сказал я ему. — Ты боишься, что ли?
— Не особенно.
— Ну-ну!
Когда мы поднялись на борт лодки, ее инженер провел меня по всем отсекам, объясняя технические особенности. Но я его, собственно, не слушал. Мысли мои метались между Маргарет и заданием.
Билли не отходил от меня ни на шаг.
— А это дизели. Мы зовем их «Хайн» и «Фитьё», — говорил инженер.
Я кивнул и хотел было закурить.
— К сожалению, это запрещено, — остановил меня инженер. — Курить можно только в рубке. Существует опасность взрыва. Ну, да вы к этому еще привыкнете.
Через короткий промежуток времени мы вышли в море — навстречу смертельным опасностям…
Я уже неоднократно переправлялся через океан, — правда, в гораздо более комфортабельных условиях, нежели на «U-1230». На сей раз прощание с Германией ускорили и в какой-то степени облегчили королевские военно-воздушные силы. Сотни английских самолетов появились над Килем. В городе вспыхнули пожары. Мы сидели в офицерской кают-компании, черпая ложками горох с салом и прислушиваясь к разрывам бомб.
Три подводные лодки шли в кильватерной колонне. Впереди — «U-1230». Этот строй мы сохраняли до берегов Норвегии. Матросы, переодевшись в робы, действовали почти автоматически. На меня они смотрели со сдержанным любопытством. Для них я был советником по корабельному строительству Гюнтером. Знаки отличия, подобные моим, они видели не часто. Большинство из них вначале обращались ко мне «господин обербаурат». Таких, как я, называли на флоте «сребрениками» из-за серебряного шнурка на фуражке. У офицеров плавсостава он был золотым.
Подводная лодка «U-1230» относилась к типу «9-Ц». Длина ее составляла 79 метров, водоизмещение — 950 тонн. Вооружена она была двумя спаренными орудиями и зенитной пушкой. Орудийная платформа получила название «зимний сад».
Экипаж лодки до самого норвежского Хортена находился в состоянии повышенной боевой готовности, так как глубины были небольшими и погружение подлодки было связано с определенным риском. Нам оставалось только надеяться, что мы не подвергнемся налетам самолетов. Фарватер был обозначен затонувшими немецкими грузовыми судами. Опасность подстерегала подводную лодку, как говорится, на каждом шагу. Учитывая это, мы сбросили за борт «погремушку» — прибор, создававший шумы, — и тащили ее за собой на тросе в целях защиты от донных мин, акустические устройства которых срабатывали от шума винтов. Нужно сказать, что англичане к этому времени вовсю хозяйничали на Балтике.
Матросы с сильными, натруженными руками, бледносерыми лицами и хладнокровием, выработавшимся от постоянного общения с опасностью, желали лишь одного — везения и только везения. Они точно знали, что им полагалось: раз в четыре недели — плитка шоколада, за день два раза — самое большее пять — торопливый перекур в рубке, три недели отпуска после возвращения из плавания, спецпаек на борту лодки (если от быстрого погружения лопались консервные банки в результате перепада давления, то им приходилось садиться на половинный рацион). У всех у них — командира, старшего помощника, унтер-офицеров и матросов — были матери, невесты, дети, братья и сестры. Но войне было не до этого…
До Хортена мы дошли без происшествий. В течение следующей недели уходили время от времени под воду. В 1944 году, чтобы переплыть океан, нужно было прятаться — погружаться, и очень глубоко: в случае обнаружения радарами лодки на нее тут же сбрасывались с исключительной точностью глубинные бомбы.
Мы уходили даже на большие глубины, чем это было предусмотрено инструкциями. Когда однажды для контроля между стенками лодки была натянута красная нить, то к моменту подачи команды на всплытие она здорово провисла: таково было давление воды на корпус лодки.
На лодке имелось два туалета. Однако размещавшийся в носовой части был превращен в дополнительное хранилище провианта. Мыться или бриться было вообще невозможно. Единственным гигиеническим средством был одеколон, выдававшийся по норме. Пользоваться туалетом можно было только с разрешения вахтенного офицера. Если во время нахождения лодки в погруженном состоянии кто-то хотел пройти из кормовой части в носовую или наоборот, он должен был сообщить об этом на центральный пост, чтобы там проследили за восстановлением равновесия корпуса лодки в результате регулирования объема забортной воды в балластных цистернах: одни из них наполнялись ею, из других же ее выпускали.
Кроватей на лодке не было вообще. Подвесные койки — гамаки — размещались между торпедными аппаратами и различными приборами в самых невообразимых местах. Между приборными досками, манометрами, трубками и рычагами висели батоны салями, окорока и туши копченого мяса. Проход выглядел как складское помещение продовольственного магазина. Наши запасы — лодку, о чем уже говорилось, готовили к полугодичному автономному плаванию, — раскачивались на стенках в ритм ее бортовой и килевой качки. На лодке имелось двести сорок тонн горючего и четырнадцать торпед, использовать которые командир имел право лишь при возвращении. Ежедневно, как и экипажи всех лодок, мы должны были по радио сообщать свое местонахождение на базу. Союзники только радовались такой установке нашего командования и каждое утро настраивали свои радиопеленгаторные устройства. Десятки немецких подводных лодок вследствие этого не только бюрократического, но и, по сути дела, предательского распоряжения становились добычей врага.
Нахождение двух необычных пассажиров на лодке вызывало в первые дни некоторое беспокойство среди команды. Если я с грехом пополам и мог в какой-то степени соответствовать советнику, то Билли Колпоу был, без сомнения, самым странным немецким лейтенантом, когда-либо выходившим в открытое море. В целях маскировки он считался военным корреспондентом одной из ведущих газет. В подтверждение этой версии на шее его болтался великолепный фотоаппарат. Но он хватался за него в самые неподходящие моменты, так что все шестьдесят два члена экипажа стали сомневаться в его фотографических способностях. Люди быстро раскусили, что Билли вряд ли был немцем, а тем более настоящим морским офицером. Когда с ним заговаривали, он лишь ухмылялся и говорил «да».
