– Передо мной все время стоит вопрос: может ли Марфа в этом месте пустить слезу или же Марфы не плачут? Одно время я был убежден, что не надо вкладывать выражения в эту песню «Исходила младёшенька», а просто, чуть ли не вполголоса ее напевать.
– И я старалась петь так, как вы, Федор Иванович, хотели, но мне это не удается вполне, как я ни старалась. Если бы Марфа была не одна, то, вероятно, вовсе не пела бы этой песни или, во всяком случае, не исповедовала бы своей тоски на людях и слез бы не роняла. Но раз она совершенно одна и никто ее не видит, то почему ей и не выплакать своего горя. Она хоть женщина сильная, но все же женщина, к тому же любящая, к тому же страдающая.
– Может быть, может быть… Через несколько дней мы повторим эту сцену.
На другой день в одной из газет появилась заметка об этом инциденте: артисты на репетициях возражают Шаляпину, который по своей горячности не может убедить артистов в своей правоте. Так что вряд ли «Хованщина» будет достойно поставлена в ближайшее время.
Вскоре после этого эпизода вновь репетировали ту же сцену из третьего акта. Збруева пропела по-своему «Исходила младёшенька», пропела убедительно и превосходно. Из темноты партера из-за режиссерского стола послышался рокочущий чудный бас:
– Браво, браво, Евгения Ивановна, просто превосходно!
Репетиции продолжались…
21 октября в «Петербургской газете» появилась заметка о постановке «Хованщины» и об участии Шаляпина в качестве режиссера: «Опера ставится по настоянию Шаляпина, горячего поклонника таланта Мусоргского… Знаменитый артист не только исполняет в «Хованщине» роль Досифея, но принимает еще большее участие в постановке. По отзывам артистов, Ф.И. Шаляпин – удивительный режиссер. Все свои замечания он подтверждает примерами – исполняя за других «по-шаляпински» отдельные места их партий. Артисты с полным пониманием прислушиваются к указаниям Ф.И. Шаляпина: никто не считает для себя обидными замечания великого мастера».
Через неделю все та же газета взяла интервью у артистов, занятых в опере, все с тем же вопросом: Шаляпин-режиссер?
Главный режиссер Мариинского театра, некогда превосходный баритон И.В. Тартаков сказал:
– Шаляпин-режиссер – это что-то невероятное, недосягаемое… То, что он преподает артистам на репетициях, надо целиком записывать в книгу. У него все основано на психике момента. Он чувствует ситуацию сразу умом и сердцем и при этом обладает в совершенстве даром передать другому свое понимание роли. Мы все, и на сцене и в партере, внимаем Шаляпину, затаив дыхание… Шаляпин одинаково гениален в показывании и сценической и музыкальной стороны роли.
Иван Ершов, исполнитель роли князя Голицына, тоже дал восторженный отзыв о репетициях с Шаляпиным:
– Шаляпин великолепно ставит оперу. Правда в искусстве одна, но нужно суметь понять правду. Шаляпину дано от Бога понимать эту правду и сообщать другим. С ним нельзя не соглашаться артисту, который сам умеет чувствовать правду… Вот он показывает, как нужно спеть фразу Марфе. Лицо – чисто женское, фигура сразу делается меньше, жесты, поза – женские. Поворачивается к Досифею – и вдруг на ваших глазах худеет, глаза впали, голос другой, поет совсем не тот человек, что за минуту напевал Марфе… Если бы ему дали возможность поставить весь наш репертуар, на какую высоту вознесся бы Мариинский театр…
Василий Шаронов, исполнитель роли Ивана Хованского, полностью принял постановку Шаляпина:
– Замечания и показывания Шаляпина настолько интересны, что им внимаешь всем существом. Тут никому никакой обиды быть не может, каждый артист понимает, что Шаляпин бесконечно прав, и от всей души сам идет навстречу его требованиям.
Андрей Лабинский, исполнитель роли Андрея Хованского, поддержал новаторские предложения Шаляпина:
– Шаляпин – враг рутины, все, что он показывает, – просто, жизненно, правдиво… Работать с ним – наслаждение, и не только потому, что он великий художник. Шаляпин – прекрасный товарищ, ласковый, любезный, простой.
При всем величии своего авторитета Шаляпин нисколько не стесняет исполнителя в проявлениях индивидуальности. Он первый искренне радуется, когда артист хочет доказать, почему так задумал то или иное место.
Однажды на репетицию пришел долго болевший Направник, Шаляпин вел репетицию второго акта, где спорят князья, гадает
Марфа. Шаляпин подсказал дирижеру Коутсу несколько луфт-пауз, которые талантливо углубляли содержание действия. Направник незаметно покинул зал…
«На другой день мы узнали, – вспоминал дирижер Даниил По-хитонов, – что Направник вообще отказался от дирижирования этой оперой. Таким образом, дирижером «Хованщины» стал Коутс, предложивший мне быть его заместителем, на что я с радостью согласился. Что заставило Направника решиться на такой шаг? В театре об этом никто не знал, и можно было только строить те или иные догадки. Мне думается, причина отказа заключалась в том, что Направник не счел для себя удобным подчиняться Шаляпину, который полновластно распоряжался буквально всем – темпами, паузами и нюансами. Разумеется, Шаляпину тоже было легче и приятней работать с молодым, темпераментным Коутсом, выполнявшим все его указания и требования».
А может, Эдуард Францевич вспомнил грустный факт в своей биографии – свое упорное нежелание способствовать постановке «Хованщины» в «Русской опере»? Вспомнил, что именно он председательствовал на заседании оперного комитета в апреле 1883 года, когда большинством голосов «Хованщина» была отвергнута и забракована им к постановке… Только Римский-Корса-ков и Кюи были за постановку оперы, девять же членов, в том числе и Направник, были против… Писала ему в то время Людмила Ивановна Шестакова, уговаривала, но был твердо уверен, что опера осуждена на неуспех… Кто знает…
Сколько уж раз выходил Шаляпин на сцену, чтобы играть и петь ту или иную роль… не сосчитать… А и на этот раз – боязно. Вроде бы много труда вложил он в эту роль, знает каждую ноту и каждое движение на сцене не только своего Досифея, но и всей оперы в целом. Сложность его душевного состояния была еще и в том, что все эти недавние режиссерские муки происходили в Питере, вдали от дома, от привычной семейной жизни, где можно было даже чуточку покапризничать в день выступления. В Питере же была какая-то неопределенность… Мария Валентиновна и малышка Марфинька – это тоже было нечто вроде второй семьи, он часто у них бывал, радовался их счастью, охотно разговаривал с ее детьми от первого мужа, но все это было словно ворованное счастье: эту сторону своей жизни Шаляпин пытался тщательно скрывать от любопытных глаз и недоброжелательных разговоров. Его пугала сама возможность предстоящих объяснений с Иолой Игнатьевной… Но Мария Валентиновна опять беременна, второй ребенок от нее – неизбежность… Хорошо было Мусоргскому, он не знал этих катастрофических противоречий, душевных раздоров и мук…
