В это время вместо кухни и маленькой столовой, которая была в нйшем бараке наверху, нам дали новую общую с редакцией фронтовой газеты столовую в избушке рядом с бараком. Теперь мы обедали вместе с журналистами. Среди них были двое, Быстрое и Адов (это был его псевдоним). Один другому как-то рассказывал, с аппетитом закусывая, как его знакомые чекисты пригласили его на расстрел. Казнили женщину. Он со смаком рассказывал, как ее раздевали и она голая ползала, вымаливая пощаду. У нас никогда не было желания общаться со всей этой журналистской публикой, которая жила по ту сторону улицы.
Читатель 80-х и 90-х годов получает почти в течение месяца слоновые дозы националистической пропаганды (как мы в течение 20-х–50-х годов жили в атмосфере пропаганды коммунистической). Интеллигентный человек, по определению, это тот, который не ловится на пропаганду. Но устоять против нее очень трудно — в полной мере вряд ли кто, каждый в свою эпоху, был на это способен. Поэтому мой читатель не преминет заметить, что состав нашей редакции для немцев — за исключением лишь Айно, Розанова и меня — состоял из евреев: Гликман, Гольденберг, Ж., Клейнерман, Лоховиц, Питерский, Портнова, Ривкин, У., Циперович, Эткинд. Из шести набранных в Ленинграде в переводчики для развсдотдела четыре (Альтшулер, Бать, Бейлин и Прицкер) были евреи и только двое (Дьяконов и Янковский) были русские. Та же картина была в штабах армии и в штабах всех других фронтов.
Но пусть читатель не вбивает себе в голову идей ни о коварном еврейском заговор, ни о трусливых евреях, намеренно отсиживавшихся в тылу. В первые же дни на фронт ушли добровольцами (и лишь частью по мобилизации — помечены звездочкой) только из моих близких знакомых евреи Шура Выгодский, Минна Гликман, Миша Гринберг, И.М.Дунаевская и ее муж, М.Э.Кирпичников, А.Лейбович (мой ученик по Эрмитажному кружку), И.М.Лурье, историк М.Б.Рабинович, журналистка А.Д.Мельман и ее муж Б.М.Рунин (Рубинштейн), мой студент Миша Храбрый, соперник брата Миши Орест Цехновицер, упоминавшийся выше Щ.; в 1944 г. был мобилизован рядовым Яша Бабушкин, до тех пор поддерживавший в живых блокадное ленинградское радио; из них Выгодский, Гринберг, муж Дунаев-ской, Лейбович, Храбрый, Цехновицер и Щ. сложили головы в 1941–42 гг., Бабушкин в 1944 г. Дунаевская была ранена в лицо, Кирпичников провел на переднем крас четыре года без отвода на отдых (!), но был лишь тяжело контужен; Лурье был отчислен вместе со мной из ополчения и больше не призывался как сердечник; рядовой Рунин попал в окружение и оттуда с трудом вышел. Из моих послевоенных товарищей и друзей — евреев — были к концу войны призваны рядовыми и выжили В.А.Лившиц, И.М.Оранский, В.Н.Шейнкер — последний — с тяжелым ранением в голову. Добавим к этому, что Альтшулер, Бать, Клейнерман, Портнова, Прицкер, Циперович были мобилизованы в общем порядке и не знали, куда будут назначены, Эткинд — по запросу из армии, и все они попали в редакцию или в развсдотдел потому лишь, что активно владели немецким; хотя в наших школах немецкий был обязательным предметом, но школьники его не выучивали. Питерский и Гольденберг были направлены на армейскую работу партийными организациями, Ж. и Лоховиц были специально выбраны для немецкой газеты, один — как художник, другой — как автор немецких словарей; лишь У. попал в нашу редакцию по блату его русского приятеля Севки Розанова, и Бейлин сжулил. Из мобилизованных на фронт евреев, не имевших специальных военных знаний (переводческих, инженерных и т. п.), некоторые остались в живых таким же чудом, как и некоторые русские мальчики.
Но даже стыдно перечислять все имена исполнивших свой долг и по большей части сложивших голову: достаточно почитать любую мраморную Доску с перечнем погибших в любом ленинградском учреждении. А чисто русский поэт Кирсанов, сунувшись раз на фронт, бежал оттуда «прямо в пекло, в Ашхабад», как пелось известным кукольным хором Образцова, и из глубокого тыла писал свой серийный раешник «Заветное слово Фомы Смыслова, русского бывалого солдата».
Евреи 1941–1942 гг. потому и погибали быстро, что были не только мужественными людьми, но и городскими мальчиками, интеллигентами, не приспособленными к тому, чтобы лежа вкапываться в землю и затем уже стоять — или лежать — насмерть; насмерть, но в то же время по возможности оставаясь в живых. Не их вина, что среди евреев не могло быть крестьян: царское правительство запрещало евреям заниматься земледелием. И к 1943 году на передовой евреев уже действительно было не видно. Лишь среди новобранцев они составляли процент, соответствовавший их численности в населении, причем следует учитывать, что большинство местечковых евреев Белоруссии, Прибалтики и значительной части Украины не успели бежать и, стало быть, истребление их неминуемо уменьшило число евреев в СССР по крайней мерс пополам. В 1943 г. и позже евреев среди новобранцев было 1–2 на сотню, и иначе и быть не могло.
Зато после русских, украинцев и казахов евреи занимали четвертое место по числу Героев Советского Союза в процентном отношении к численности национальности. Эти данные были опубликованы в 1944 г. в армейских газетах, но были быстро изъяты из обращения и больше не воспроизводились.
На Карельском фронте один еврей командовал 26 армией, другой — артиллерией. Высок был процент евреев на всех высших нестроевых военных должностях, требовавших образования. Удивляться тут нечему — скорее можно было бы удивляться, почему тут мало было русских, если бы не знать, что была практически уничтожена русская дворянская и разночинная[290] интеллигенция (уничтожена из классовых, а не националистических соображений). Почти поголовно было уничтожено офицерство. В этих условиях естественно на первое место вышла русская еврейская интеллигенция, которая в 20–30-х гг. не принадлежала к классовым врагам, и притом в 90 % случаев — во всяком случае, за пределами местечек — была неверующая и потому денационализованная. Подавляющее большинство евреев — моих сверстников — имели родным языком русский, редкие из них понимали идиш и никто не понимал иврит (евреев, шедших изучать свое национальное прошлое на отделение гебраистики филологического факультета, или молодых поэтов, пытавшихся писать на иврите, в счет, конечно, брать нельзя — да и те и другие, по преимуществу, кончали в концлагерях).
Поэтому легенда о сионистском засилии при советской власти и особенно во время войны — конечно, ложь, и притом кровавая, нацистская. Ее распространению немало способствовала немецкая армейская пропаганда — делали свое дело тысячи и тысячи немецких листовок, прочитывавшихся красноармейцами, когда фронт останавливался, — в 1942 и 1943 гг., и твердившая, что евреев нет на фронте: наши солдаты озирались вокруг и редко видели в своих рядах евреев, но зато видели их в числе политруков и в числе штабных, которых ненавидит любая армия.
