М.А. Шолохов в Москве был принят Сталиным, которому он рассказал об анонимном письме и о задании, которое мне дали в Ростове. И.В. Сталин после беседы с М.А. Шолоховым дал указание разыскать меня и вызвать в Москву.
Итак, я стал жить в Москве в гостинице «Националь». Я избавился от того, что меня может поймать Гречухин и убить, но меня каждый день беспокоило одно – как я докажу свою правоту?
В гостинице «Националь» мы ждали разбора нашего дела почти три недели. М.А. Шолохов звонил несколько раз Поскребышеву и спрашивал у него, когда будет разбираться дело?
Наконец, 4 ноября 1938 года нас с М.А. Шолоховым к 4 часам дня вызвали в Кремль. М.А. Шолохов был очень доволен вызовом в Кремль. Когда он сообщил мне, что нам с ним нужно идти в Кремль, я сильно волновался, но мне не хотелось показать М.А. Шолохову, Луговому и Кудашеву, что я волнуюсь, и все делал, чтобы они мое волнение не заметили. Я улыбался, шутил.
Когда мы дошли до Мавзолея, М.А. Шолохов запел тихо-тихо: «Ой, да вы морозы». Я молчал. Он мне говорит: «Ваня, подтяни тихонько». Я это не помню, но Михаил Александрович потом мне говорил, что я его за это выругал. Может быть, это и было. Но когда я шел в Кремль, я думал только об одном – не сделают ли меня провокатором? Сейчас должен решиться мой вопрос о жизни и смерти, честный я коммунист или провокатор? А Михаил Александрович хотел, чтобы я в таком состоянии пел песни. Он, по-видимому, хотел меня этим подбодрить.
Мы пришли в кабинет Поскребышева – он был один. Поскребышев отвел нас в приемную. Через 2–3 минуты к нам на стол поставил фрукты, бутерброды и чай. Михаил Александрович меня заставлял кушать, а я молчал и ничего ему не говорил. Он, по-видимому, видел, что я сильно волнуюсь – стал меня подбадривать и опять заставлял покушать. В это время у меня во рту все пересохло, и я выпил стакан чаю вместе с ним. Потом в приемную зашли Гречухин, Эпштейн, начальник райотдела МГБ Вешенского района Лудищев и еще кто-то, не помню. Как только они зашли и сели на противоположной стороне стола, Михаил Александрович, как все равно укусила оса, – он вскочил и быстро пошел к Поскребышеву. Вернувшись от Поскребышева, он сказал мне: «Я сказал Поскребышеву, зачем он нас посадил вместе со сволочами?» Но хорошо, что нас через 2 минуты позовут. Разбирать наше дело будет т. Сталин».
После этого сообщения у меня по спине пошли мурашки. Действительно, через 2 минуты нас позвали. Гречухин со своими людьми пошел вперед, а мы с Михаилом Александровичем – за ними.
Когда мы зашли в кабинет т. Сталина, он был один. Я заметил, что т. Сталин с Гречухиным и его людьми даже не поздоровался на их приветствия. С М.А. Шолоховым Сталин тепло поздоровался и посадил его на стул. Я растерялся и стоял, не знал, где мне сесть. Мне не хотелось садиться рядом с Гречухиным. Тов. Сталин спрашивает у Михаила Александровича: «А где т. Погорелов?» Он указал на меня. Тов. Сталин поздоровался со мной и предложил, чтобы я садился рядом с Михаилом Александровичем. В этот момент из другой двери зашли члены Политбюро. Сталин почти все время стоял или ходил. Сталин, обращаясь к Михаилу Александровичу, сказал: «Доложите, Михаил Александрович, – послушаем Вас». Шолохов М.А. поднялся и сказал: «То, что я Вам рассказал, я больше ничего не могу сказать. По-моему, по этому делу должен доложить т. Погорелов». Сталин, обращаясь ко мне, сказал: «Тогда доложите Вы, т. Погорелов».
Я очень волновался и боялся, что все не скажу, но я знал, что мне придется выступать. Никаких конспектов у меня не было, и я еще до прихода сюда решил, чтобы ничего не упустить – говорить все по порядку, как происходили события.
Я поднялся и стал рассказывать подробно, как было дело. Говорил я первый раз минут 40. Когда я говорил, ко мне подошел вплотную Сталин, он внимательно слушал и смотрел мне прямо в глаза, а я смотрел прямо ему в глаза. Он все время ходил. Отдельные факты из моего выступления он, подходя к столу, записывал особым толстым карандашом и округлял записанное. Потом опять подходил ко мне, смотрел мне в глаза и слушал. Когда я закончил, он у меня спросил: «Все?». После этого повернулся к Гречухину и сказал: «Гречухин». Гречухин поднялся и стал говорить, что он мне никакого задания не давал, что это провокация. Потом стал приводить цифры по Вешенскому району, что там плохо в колхозах, плохой урожай, большой падеж скота и т. д., что Шолохов М.А. – член райкома и должен отвечать за это.
Сталин ему на это сказал: «Это к делу не относится. Причем тут Шолохов? Евдокимов ко мне два раза приходил и требовал санкции на арест Шолохова за то, что он разговаривает с бывшими белогвардейцами. Я Евдокимову сказал, что он ничего не понимает ни в политике, ни в жизни. Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат?»
Больше Гречухину Сталин говорить не дал. Потом дали слово Эпштейну. Эпштейн, как и Гречухин, сказал, что они со мной никогда не говорили и не вызывали, и что это все провокация.
В это время я вспомнил про свою записную книжку и машинально поднял руку. Сталин в это время стоял около меня. Он, обращаясь к Эпштейну, сказал: «Подождите. Что Вы хотели сказать, т. Погорелов?» Я поднялся и стал говорить: «Тов. Сталин, они Вам неправду говорят, что они со мной не встречались, и делают меня провокатором. У меня вот книжечка, в которой рукой Эпштейна написан адрес конспиративной квартиры, где я встречался с Эпштейном». Сталин подошел ко мне и попросил книжечку. Взял, посмотрел внимательно, что там написано, и сказал, обращаясь ко мне: «Нам давно известно, что они говорят неправду», – пошел с книжечкой к Эпштейну. Подойдя к Эпштейну, он зло и повышенным тоном сказал ему: «Вы не финтите, правду говорите. Правильно говорил т. Погорелов или нет – отвечайте». Эпштейн побелел и молчал. «Я Вас спрашиваю – отвечайте: правильно говорил т. Погорелов?» Эпштейн долго молчал, потом сказал: «Т. Погорелов говорил правду». Сталин: «Значит, Вы с Гречухиным говорили неправду?» Эпштейн ответил: «Да».
После этого Сталин подошел к столу и стал читать мои очень хорошие характеристики. Я не понимал, что это за характеристики, после характеристик он зачитал мою подписку, которую я дал Гречухину. Я был удивлен и в то же время безгранично был рад, что я теперь не провокатор. Совершилось то, за что я смертельно боялся начиная с Ростова и за все время моего пребывания в гостинице «Националь». Какую я радость испытывал – трудно передать словами. В это время я стал так потеть, как будто на меня кто-то лил воду на голову, а она бежала по лицу. Сразу сильно ослаб. Что значит – снять сильное напряжение нервной системы! Еще раз меня убедило, что Гречухин и его компания – липовые чекисты. Как можно допустить, чтобы подписка осталась целой?
