Казо, которого я видел неделю тому назад в Гамбу, теперь находится в районе Саллума и, учитывая развитие событий, вступит вскоре в бой. Я указывал вам на недостатки его материального обеспечения.
Мое мнение об общем положении таково, что Роммель выиграл битву на изнурение благодаря качеству и количеству своих противотанковых средств и своей тактике экономии танковых сил. В заключительной фазе он сохраняет превосходство в средствах. Он вполне смог бы поставить в затруднительное положение дивизии в Газале.
Речь генерала де Голля на собрании ассоциации «Французов Великобритании» в Лондонском Альберт-холле 18 июня 1942
Шамфор говорил: «Рассудительные люди прозябали. Но по-настоящему жили только люди больших страстей». Вот уже два года, как Франция, которой изменили и которую предали в Бордо, тем не менее продолжает вести войну в лице Сражающейся Франции, ее оружия, ее территорий, ее духа. На протяжении этих двух лет мы жили по-настоящему, ибо мы люди больших страстей.
Я говорю, что мы люди больших страстей. Но в сущности у нас только одна страсть — Франция. Тысячи наших борцов, которые с момента так называемого перемирия погибли за нее на многочисленных полях сражений в Африке и на Востоке, на всех морях земного шара, под небом Англии, Эритреи, Ливии, в ночных сражениях у Сен-Назера или на заре от руки палача, — все они умирали с именем Франции на устах. Миллионы наших борцов не покорились. Они готовят на родной земле возмездие либо поражают врага в бою или в освобожденной империи работают администраторами, судьями, врачами, учителями, колонистами, миссионерами, представляя всюду ее священный суверенитет и являясь проводниками ее благотворного влияния. Другие работают за границей над сохранением ее дружественных связей и ее славы, и все они хотят только одного — служить Франции, мечтают только о том, чтобы быть верными ей. И так как любое великое дело немыслимо без страсти, то и великое дело, к которому наш долг призывает нас, требует страстной любви к Франции.
Я говорю, что мы «рассудительны». В самом деле, мы выбрали самый тяжелый, но и самый верный путь — прямой путь.
С тех пор как мы начали осуществление нашей задачи национального освобождения и общественного спасения, мы ни на мгновение, ни словом, ни делом, не отступали от избранного нами пути. И вот сегодня уже 18 июня 1942. Что касается меня, то все, что мы сделали, все, что мы говорили с 18 июня 1940 и по сей день, я готов повторить вновь без малейших изменений.
Не знаю, много ли найдется в мире людей, которые сейчас, по прошествии двух лет, могли бы заявить, что они не раскаиваются ни в чем из того, что было сказано или сделано ими. Но что касается нашего дела, то можно подписаться под всем тем, что мы совершили день за днем, начиная с первого часа.
События доказали, что эта прямолинейность была и остается лучшей политикой из всех возможных.
Нет никакого сомнения в том, что если бы мы в какой-либо степени колебались в выполнении долга, если бы мы допускали какие-либо сделки в отношении взятых на себя обязательств, то могли бы иногда казаться более уживчивыми. О нас бы тогда реже говорили: «Ох, как трудно иметь с ними дело!» Но вместе с тем мы утратили бы и то, что вдохновляет нас и составляет смысл нашего существования: нашу непримиримость в вопросах чести и в служении своей стране. Ибо в том отчаянном положении, в котором оказалась Франция, немыслимы ни полюбовные сделки, ни компромиссы. Что сталось бы с нашим отечеством, если бы Жанна д’Арк, Дантон, Клемансо вздумали пойти на компромисс? От поражения к победе прямая линия является кратчайшим, а также и самым верным путем.
Не проходит дня, чтобы мы не определяли не только на словах, но и на деле ту неизменную справедливую цель, к которой мы продвигаемся шаг за шагом в течение вот уже двух лет и значение и важность которой теперь понимает весь мир. Но поскольку сегодняшний день является знаменательной годовщиной, мы пользуемся случаем, чтобы лишний раз определить нашу цель.
Мы никогда не признавали, что Франция вышла из войны. Для нас поражение в битве 1940, пресловутое перемирие, так называемая нейтрализация наших сил и наших территорий отказ от своих прерогатив в пользу единоличной диктатуры, совершенный под влиянием паники и угроз теми лицами, кому народ доверил представлять его интересы, покушение на республиканские институты, свободы и законы Французской Республики со стороны бессовестных узурпаторов, нарушение наших союзнических обязательств в интересах захватчика — все это лишь перипетии, страшные, конечно, но все же временные перипетии той борьбы, которую Франция ведет вот уже скоро тридцать лет, идя в авангарде демократических держав.
Для нас решение, принятое от имени нации теми, кто был на это уполномочен и кто в это время имел возможность свободного выбора, по-прежнему остается в силе. Таким решением является англо-французская декларация от 28 марта 1940, санкционированная вотумом доверия французского парламента и с тех пор никогда не отменявшаяся никаким законным правительством. Мы считаем, что взятое Францией и ее союзниками взаимное обязательство не вести никаких переговоров и не заключать какого бы то ни было перемирия или мирного договора без согласия союзников должно выполняться.
Следовательно, мы считаем, что введенные в заблуждение лживыми заявлениями незаконного правительства или обманутые сбившимся с толку авторитетом, или стремящиеся использовать поражение в интересах определенных доктрин, французские власти, отказываясь от продолжения войны и препятствуя принимать в ней участие тем, кто от них зависит, глубоко ошибаются и не выполняют свой долг. Для нас наше право и наша обязанность состоит в том, чтобы не только бороться с врагом всюду, где мы можем его настигнуть, но еще и в том, чтобы вовлечь в борьбу все французские территории, все французские силы. Мы не претендуем ни на что другое, кроме как на то, чтобы быть французами, которые сражаются за спасение своей страны, выполняя данный ею приказ. Но на эту роль мы действительно претендуем со всеми вытекающими из нее последствиями, не отступая ни перед какими из них. Конечно, когда два года назад — об этом уместно сейчас сказать, — мы без оглядки бросились на выполнение своей национальной миссии, нам нужно было, во мраке наступившей ночи, принять на веру по крайней мере три момента. Прежде всего нам нужно было положиться на сопротивление Англии, оставшейся одинокой и почти безоружной перед натиском Германии и Италии, располагавшими максимумом своих сил. Нам нужно было затем верить в то, что алчные стремления врага неизбежно вовлекут в борьбу две другие великие державы — Советскую Россию и Соединенные Штаты, без участия которых невозможно представить себе окончательной победы. И, наконец, нам нужно было быть уверенными в том, что французский народ не примирится с поражением и что, несмотря на немецкое иго и вишистский дурман, наступит день, когда народ воспрянет, чтобы победоносно завершить войну.
