Наконец Шаляпин узнал, что же происходит за его спиной, буквально перед открытием занавеса. Он готовится в последний раз перед лондонской публикой сыграть Бориса Годунова, а в коридорах какая-то непонятная суета, вовсе не похожая на подготовку к спектаклю…
В своих книгах Ф.И. Шаляпин вспоминает этот эпизод…
Все началось с того, что Дягилев, решительный и властный человек, за эти несколько лет почувствовал свою огромную силу и привлекательность дела, которое он так умело повел: участие в его антрепризе сразу же приносило европейскую известность артистам… Можно было много лет петь и танцевать в императорских театрах и быть известным в узких кругах столичного бомонда, но как только артист попадал в труппу Дягилева, так сразу становился известным, а это означало приглашения и контракты с западными театрами.
Шаляпин почувствовал эти перемены в характере Дягилева, как только начались обсуждения репертуара Русских сезонов в текущем году. Без согласия Шаляпина он уже заказал Стравинскому и Равелю новую инструментовку «Хованщины»…
Шаляпин давно знал многообразные вкусы Дягилева, на первый взгляд даже противоречивые. Он восхищался пейзажами Левитана, мастерством Репина и одновременно был пропагандистом импрессионизма во главе с Моне и Ренуаром. А в последнее время увлекся кубизмом и футуризмом, познакомился с Пикассо, Дереном, Леже, заинтересовался сюрреализмом, познакомился с Жаном Кокто… Что это – эклектизм, непостоянство, безудержное тщеславие быть всегда впереди, лишь бы удивить и озадачить, лишь бы казаться все время не повторяющим самого себя, или он действительно в этих новых «измах» видит что-то новое и прекрасное, что большинству его современников представляется отвратительным и безобразным… Дягилев восхищался Чайковским, Глазуновым, их мелодиями и одновременно выдвигал в первые ряды музыкантов Игоря Стравинского с его диссонирующими изощрениями и ритмическими перебоями… Так что он понимает под прекрасным? Этот вопрос не раз возникал в мыслях Шаляпина… И каждый раз он вспоминал Савву Мамонтова и их разговор о картинах Врубеля, состоявшийся почти двадцать лет тому назад. Пожалуй, неугомонные поиски Дягилевым всего непривычного, парадоксального, вроде бы нарушающего эстетическое благоразумие, всегда заканчивались триумфальной победой, торжеством его вкуса и умения угадывать ценнейшие свойства того или иного произведения, еще никем не признанного и показанного им совсем с других сторон, скрытых от многолюдства.
Попытался Дягилев убедить Шаляпина и в том, что инструментовка «Хованщины» Стравинского и Равеля лучше, чем инструментовка Римского-Корсакова, и больше соответствует западным вкусам. Но Шаляпин решительно отстаивал инструментовку Римского-Корсакова… Наконец твердо заявил, что в новой редакции он не будет исполнять Досифея, ему некогда переучивать партию, нет у него для этого времени. Казалось бы, конфликт неизбежен, но Дягилев славился не только твердостью и решительностью, но и умением достигать взаимных уступок. Так и порешили: сцены с участием Шаляпина пойдут в старой инструментовке, а другие сцены будут даны в инструментовке Стравинского и Равеля…
Трения между Дягилевым и хором начались еще до приезда в Лондон. Хористы потребовали у него сверх договоренности дать им бенефис. Но Дягилев решительно им отказал. Они затаили обиду. И вот на последнем запланированном спектакле хор задумал дать решительный бой.
Шаляпин, ничего не подозревая, делал последние мазки в гриме, готовился к выходу, первая картина Пролога закончилась, началась вторая картина Пролога, прозвучал колокольный перезвон, оркестр заиграл «Славу», должен вступить хор со словами: «Уж как на небе солнцу красному слава, слава!» – но хор молчит, Шаляпин в царском облачении торжественно прошествовал по сцене, спел свои фразы, к прискорбию увидел, что на сцене хор отсутствует. Но действие оперы продолжается… Навалилось какое-то гнетущее настроение: хор мстит Дягилеву, пытается устроить скандал и таким образом добиться своего. Черт знает что! Возмущенный Шаляпин внимательно следил за происходящим на сцене, ожидая своего момента, чтобы вступить снова со своими фразами. И в этот короткий миг свободы от сценического действия он успевает спросить у соседа по сцене:
– В чем дело? Где хор?
– Черт знает. Происходит какое-то свинство. Перед самим спектаклем хор потребовал у Дягилева деньги за спектакль вперед, пригрозив не выйти на сцену, при этом непременно золотом. Дягилев пообещал к первому антракту, но банки уже закрыты, золота не достали. Хор вымещает Дягилеву.
Разговор был прерван, Шаляпин вступил в действие и закончил вторую картину Пролога в совершенно подавленном состоянии. И приглашение на пир прозвучало необычно грустно.
Опустился занавес. Проходя к себе в уборную, Шаляпин увидел хор и не сдержался, чтоб не бросить свое беспредельное негодование в лицо хористам. Через несколько минут к нему зашел Исайка Дворищин и сказал:
– Федор Иванович! Хор вас обвиняет в том, что Дягилев не заплатил золотом за спектакль, ругательски вас ругают, называют мерзавцем и другими еще более поносными словами.
Шаляпин взбесился и, не отдавая отчета в своих действиях, рванулся к кулисам, где все еще стоял хор.
– Мне, конечно, сказали неправду, что вы меня обвинили в конфликте и поносили меня скверными словами. На каком основании вы ругаете меня? По вашей вине может провалиться спектакль!
Впереди стоял хорист, нахально сложивший руки на груди и гордо смотревший на Шаляпина.
– Ругал и буду ругать! – громко сказал он при молчаливом одобрении всего хора. – Правду вам сказали!
Взбешенный Шаляпин размахнулся и резко ударил его. Он упал, а для хора это был как сигнал хоть на ком-то выместить свою обиду, злобу, раздражение. И с дрекольем, которым они были вооружены по сцене, набросились на Шаляпина. Их было человек шестьдесят… И если бы не дамы-артистки, вышедшие из своих уборных на шум скандала, да не рабочие-англичане, случайно оказавшиеся тут же, быть бы беде: отступая под натиском превосходящих сил, Шаляпин попытался спрятаться за груду ящиков, но они неожиданно зашатались, упали, и Шаляпин увидел открытый люк глубиной в несколько саженей… Смерть глянула ему в лицо… Выручили рабочие-англичане, вставшие на пути разъяренного хора. На них лезли совершенно обалдевшие люди с криками:
– Убейте его, убейте, ради Бога!
Шаляпин скрылся в своей уборной, а хор долго еще бушевал. Трудно описать состояние Федора Ивановича… Как можно так относиться к своим профессиональным обязанностям? Разве это артисты? Приехали в чужую страну и пользуются случаем, чтобы шантажировать антрепренера. Стыдно! И зря не сдержался! Лучше бы все превратить в шутку, развеселить их… Ведь и правда, они так мало получают, а на сцене проводят столько же, сколько и солисты… Тут вошли рабочие-англичане с переводчиком.
