– А д-девушку зачем?
Черт, кто меня за язык тянул. Репа уставился на меня, как на русалку-моржа с усатой мордой.
– Беккер, ты для чего говорить научился? – прогремел суровый голос Шевцова.
Я уже и сам пожалел, что умею говорить.
– Извинись перед… – продолжал греметь Шевцов, но Репа его остановил.
Он наставил на меня свой палец и сказал:
– Я отвечу на твой вопрос, но после этого ты ответишь на мой.
Я испуганно согласился.
– Мне было девятнадцать лет. Она мне нравилась. И я ей вроде бы тоже. А ее родителям – совершенно точно нет. Они ее заставили написать заявление в милицию, что все, что у нас с ней было, – это было не по любви, это я ее силой заставил. Понятно?
Мы с Тохой неуверенно кивнули.
– Она им подчинилась, и меня бы наверняка посадили, но в последний момент она изменила показания и заявила, что насилия не было, что я ее просто укусил, как бешеная собака. И меня положили в психушку.
Под конец голос у Репы охрип, а руки еле заметно задрожали, и он их спрятал под стол. Мы с Тохой замерли, потрясенные, и Тоха тихо проговорила, обратившись к Шевцову:
– Это что, правда?
Шевцов, который сидел с помрачневшим лицом, кивнул. Репа поерзал на стуле, выдохнул, облокотился о стол и сказал:
– Яша, теперь твоя очередь отвечать на вопрос. Почему. Ты. Всегда. Стартуешь. Левым. Галсом?
Все, что есть в этом мире
Когда я вечером вернулся домой, дед сидел на кухне над исписанными шариковой ручкой листами. Рядом лежала старая черно-белая фотография. На ней девчонка в светлом платье и сандалиях сидела на дереве и смеялась. Девчонка была похожа на ту смешливую медсестру, которую доктор Кольчугин водил пить кофе, пока мы с Шевцовым навещали Шевцова-отца.
– Это моя мама, – сказал дед. – Фотографировал папа. За два года до того, как его арестовали.
Я застыл, глядя на фотографию. Прошлое, о котором рассказывал дед, всегда представлялось мне очень мрачным и страшным. И вдруг смеющаяся девчонка на дереве – ее невозможно было представить в том прошлом. Невозможно было связать ее со всеми теми событиями – с арестом и расстрелом мужа, с потерей дома и депортацией. Как будто если бы я допустил в своем воображении, что все это с ней случится, то тем самым позволил бы этому случиться с ней по-настоящему – в прошлом. Я совсем запутался, и тут дед протянул мне исписанные листы:
– Держи, я перевел для тебя отрывок из Лауры Деккер.
Он глядел на меня с лукавой гордостью. Сюрприз? Постепенно до меня дошло. Месяца три назад я попросил деда перевести мне отрывок из книги, которую написала Лаура Деккер о своем кругосветном путешествии. Отрывок был на немецком языке. Я нашел его в интернете. Дед сначала ворчал, что это не немецкий язык, а позор и деградация, «вот у нас был язык!», потом вообще перестал про это говорить, и я уже смирился, что он ничего не переведет. А он все-таки перевел. Я кинулся деду на шею.
«Привет, меня зовут Лаура, я родилась в Фангареи, в Новой Зеландии. Мои родители тогда совершали кругосветное путешествие на парусной яхте и после моего рождения задержались в Новой Зеландии на два года. Ну а потом я отправилась с ними на яхте в Австралию как самый юный член экипажа. Родители никуда не спешили, они хотели увидеть как можно больше всего, что есть в этом мире».
Я читал отрывок, позабыв обо всем. А когда дочитал, решил выучить немецкий, накопить денег, купить книгу и перевести ее целиком. Пусть даже мне понадобится для этого пять лет.
Ночью я не мог заснуть и заглянул к деду на балкон.
– Эй, – позвал я.
Дед приподнялся на своем матрасе.
– Заходи, я не сплю.
Я шагнул на прохладный пол балкона и забрался к деду под одеяло. Он накрыл меня, как накрывал в детстве. С неба на нас смотрела убывающая луна – одна ее щека похудела. А может, луна ее втянула, потому что у нее болел зуб.
– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросил дед.
Я помедлил, а потом рассказал, как мы сидели у Шевцова и он на вопрос Тохи, уволят ли его, ответил «Пока нет». Мне не давало покоя вот что: если Шевцов так сказал, значит, думает, что его могут уволить потом. И Репу тоже – я помнил слова Репы: «Меня все равно уволят рано или поздно, я неподходящий человек». Но если их больше не будет в яхт-клубе, какой же смысл тогда в нашей парусной секции? Я не желал видеть на месте Шевцова и Репы никого другого. Тем более кого-нибудь, похожего на Михаила Петровича или на того злющего тренера Антона, который был у нас в самом начале. И я был уверен, что Тоха, Митрофан и Тимур тоже не променяют Шевцова и Репу ни на кого на свете.
Я спросил у деда, что же нам делать, если их уволят.
– Что делать, – повторил дед. – Пытаться бороться за них. Вы ведь уже попробовали вчера поставить этого Михаила Петровича на место, верно?
Я кивнул. Поставить на место на какое-то время – может быть. Но Михаил Петрович не перестал от этого быть начальником над всеми спортсменами нашей области. Дед понял, о чем я думаю.
– Такие, как Михаил Петрович, тебе еще не раз встретятся, – сказал он. – В школе, в институте, в профессии, которую ты выберешь, – они везде. Они будут говорить тебе, что хотят только хорошего, что лучше тебя знают, как надо поступать, что таковы законы жизни, и прочую… ерунду.
Дед сел, сбросив с себя одеяло, и обхватил руками колени. Он смотрел на луну.
– Я говорю тебе сейчас: борись с несправедливостью и обманом, но часто так, что эта борьба оказывается не на день, а на пятьдесят лет. Или сто. И те, кто были смелыми, не доживают до справедливости.
Когда он волновался, он начинал говорить по-русски немного неправильно, словно перепрыгивая через какие-то слова, но я его понимал.
– Просто помни, что ты человек, и не бойся, – дед посмотрел на меня. Я поднялся и сел с ним рядом, завернувшись в одеяло. – Тебе очень повезло – у тебя есть друзья. Любовь. У тебя есть то, что для тебя важно. Береги это и не отдавай жестоким, жадным, неблагородным. Сопротивляйся. Будь веселым. Смелым. Открывай рот и говори.
Он улыбнулся и толкнул меня локтем. Луна уходила, опускаясь в море городских крыш, и на полотне неба проступали звезды. Я привалился к плечу деда и закрыл глаза.
Я проснулся рано утром от того, что на кухне звучал чей-то чужой голос. Я слышал, как мама что-то ему ответила. И снова чужой голос. Кто это может быть так рано? Я сел в кровати – а вдруг врач? Вдруг деду ночью стало плохо? Я вскочил, подбежал к балкону – на балконе лежал дедов матрас, самого деда не было.
Как был, в трусах и босиком, я выбежал из комнаты, прошлепал по коридору и на пороге кухни врезался в деда – тот стоял спиной ко мне.
