Здесь видно было истинное послушание, готовое лобызать ноги старца; там немощной, отринутый всем миром, болезненный юноша не отходил от колен отца Леонида, как от доилицы ее питомец. Между прочими видна была седая голова воина, служившего некогда в отечественной брани и теперь ополчившегося под начальством такого искусного вождя против врагов невидимых. Здесь белелись и волосы старца, который, признавая свое неискусство в монашестве, начинал азбуку духовную, когда мир признавал его наставником. Таким-то разнообразным обществом был окружен великий старец и вождь духовный. В этой чудной келии можно было видеть зрелища столь же поучительные, как и все события, напоминавшие лучшее время христианства. “Собрание смиренных — яко собрание серафимов”, — сказал святой Исаак Сирин» 109.
Вот запись отца Игнатия, поступившего в скит в 1830 году: «Все скитяне составляли тогда одну духовную семью. <…> По келиям друг к другу не ходили. Некоторые только выходили иногда для уединенных прогулок в скиту в ночное время. Новоначальных наставляли не столько словами, сколько примером своей жизни. <…> На общие послушания выходили все обязательно (исключая некоторых почтенных старцев). Дрова для топлива келий собирали сами в лесу. Чай пили только по субботам, воскресным и праздничным дням, собираясь для сего у старца отца Леонида на пасеке. Для откровения помыслов все братия ходили ежедневно к старцу на пасеку» 110.
Известность старца Леонида за пределами монастыря быстро возрастала. Всех сословий миряне, а также монашествующие направлялись в оптинский скит из все более и более дальних мест России. Многие духовники посылали к отцу Леониду своих чад духовных. Многие находили в беседе со старцем и умиротворение, и решение разных трудных духовных и житейских вопросов. В деревнях, окружавших Оптину пустынь, крестьяне на вопрос, знают ли они старца Леонида, отвечали: «Как нам не знать отца Леонида? Да он для нас, бедных, неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые» 111.
Но бродили, особенно в миру, подброшенные туда бесами слухи, которые назначены были хотя немного очернить светлый образ старца. Какие-то люди шептали другим, что отец Леонид едва ли не знахарь, а еще, глядишь, и сектант… Отец Леонид относился к подобным козням лукавого спокойно и при случае разоблачал их, так что соблазняющиеся совершенно уверялись в ошибочности своих необоснованных подозрений.
Конечно, лучше всех понимали отца Леонида, своего духовного отца, ближайшие его ученики. Среди них был, например, рясофорный монах Павел (Тамбовцев), сын белгородского купца, молодой человек. Его судьба не совсем обыкновенна. Ему почти не пришлось учиться в миру, но он был весьма усерден к чтению Священного Писания и отеческих книг. В скит он поступил в 1829 году двадцати лет. Из учеников старца Леонида он был, может быть, наиболее ревностным. Находясь при старце, отец Павел помогал ему в писании ответов на письма и в свободные минуты занимался перепиской святоотеческих творений. Он скончался в августе 1835 года, неполных двадцати шести лет. Великая скорбь о поступке любимого им родного его отца, покончившего жизнь самоубийством, уложила его на смертный одр 112. Перед тем были у него видения, сильно тревожившие его душу. Раз в Предтеченском храме, читая по установленной непрерывной чреде Псалтирь по усопшим, он увидел как бы своего двойника на клиросе. Прекратив чтение и поклоны, отец Павел подошел к клиросу, но тут призрак пропал. Старец, которого он разбудил, успокоил его и послал снова читать. Затем он увидел поистине страшный сон, который он также немедленно пересказал старцу. В этом сне его, отца Павла, распинали на кресте какие-то люди, которых он не видел, а лишь слышал их голоса. Когда вбивали поочередно гвозди то в одну руку, то в другую, он сквозь сон ощущал невыносимую боль. В сделанной им записи этого сна далее следует: «Затем подали другой гвоздь, подобный первому, и начали вбивать его в левую мою руку. Здесь хотя я и ощущал боль, только несравненно легчайшую первой. Подали третий гвоздь, которым назначено было прибить ко кресту правую мою ногу. Видя, как этот гвоздь был устремлен на меня, я поколебался в духе и хотел воскликнуть: “Помилуйте!”. Но, будучи удержан изнеможением собственного духа, ощутив свой недостаток в терпении, за коим, однако ж, следовало в сердце большее первого желание претерпеть, я обратился умом своим ко Всемогущему Богу, имея в душе неизъяснимую уверенность в том, что Он мне поможет. С такою надеждою я мысленно просил Бога об укреплении: трепетал, желал претерпеть и боялся неустойки, сообразной слабости непостоянного моего духа. <…> Вонзили гвоздь. В духе я весьма ослабел; однако ж, невольно вынесши боль, я скоро начал чувствовать облегчение, потом умеренную болезнь… Подали четвертый гвоздь… <…> Подали пятый гвоздь, который прямо приближался против моего сердца. <…> Начали забивать. <…> Душа, как будто собрав в себя пораженные слабые силы, оставила меня без чувств на кресте и, излетев из тела, держима была несколько минут каким-то невидимым и неизъяснимым существом. Глаза мои омертвели и закатились. Голова склонилась…» 113.
Выслушав этот рассказ, отец Леонид сказал, что сон — благодатный, так как бесы, могущие изобразить не только во сне, но и наяву Самого Христа, Ангелов и святых, не могут изобразить святого Креста, на который диавол, трепещущий от него, не смеет и взглянуть. «Воля Господня да будет! — сказал старец. — Иди, не беспокойся. Верен Бог!» Видя скорбь своего ученика, преподобный Леонид позволил ему молиться за наложившего на себя руки отца, исполняя этим «долг любови и обязанности сыновней». На вопрос отца Павла, как надо в таком случае молиться, старец ответил: «По духу добродетельных и мудрых так: “Взыщи, Господи, погибшую душу отца моего; аще возможно есть, помилуй. Неисследимы судьбы Твои. Не постави мне во грех сей молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя!”» 114.
В Житии Оптинского старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва) помещены составителями «Ответы» старца на вопрошения отца Павла, который и записал все это, — всего 23 вопроса с обстоятельными ответами. Ответы эти даны были по писаниям святых отцов, но в них выразился и собственный аскетический опыт старца, испытавшего испытанное другими с древних времен до последних дней. Ни одна черточка в этих ответах не устарела, и универсальность их не сузилась до рассуждения о душе лишь одного человека.
Вот, например, двенадцатые вопрос и ответ: «Ощущая в себе не только склонность, но и самые действия тщеславия и желая оного избавиться, каким образом можно успеть в том?
— Если ты будешь продолжать послушание с откровенностью, если не будешь
